Догматика без догматизма
Шрифт:
До сих пор наше изложение учения о двух царствах и его последствий было намеренно гладким, «бесконфликтным». Однако оно влечет за собой довольно неприятные прозрения. Главное из них заключается в том, что природа церкви оказывается раздвоенной. С одной стороны, церковь – это «неоформленный» процесс коммуникации Евангелия, распространения вести о прощении. Поскольку Евангелие является вестью о кресте, то, соответственно, оно несет на себе отпечаток этого события. Никакое насилие, давление здесь невозможно. Крест – место бессилия, самоотверженности. Проповедь Евангелия никогда не может быть корыстной. Ее единственная цель – привести как можно больше людей в соприкосновение со спасительной вестью.
Но, с другой стороны, церковь – это общественный институт, вписанный в структуры этого мира. А значит, будучи
Для проповеди Евангелия совершенно неважно, что произойдет с человеком, который его услышал: станет ли он членом христианской общины, или будет вести какую-либо иную жизнь. Важно лишь, чтобы он услышал о спасении и мог бы ощутить описанное выше спасительное доверие. Несущественно, станет ли он официальным членом определенного института, примет ли соответствующий кодекс поведения и соответствующую корпоративную этику. Евангелие независимо от всего этого. Для церкви как мирской организации эти вопросы являются решающими. Она предельно заинтересована в увеличении количества своих членов.
Таким образом, церковь оказывается разрываемой между двумя своими целями. Эта разорванность является трагической, поскольку ее невозможно разрешить. Чтобы эффективнее проповедовать Евангелие, церковь должна быть сильнее, больше, богаче. Но становясь могущественнее и крупнее, церковь ведет борьбу за существование, отказывается взойти на крест вместе со Христом, и тем самым предает Евангелие. Чем крупнее и авторитетнее мирской институт, тем сильнее в нем действуют законы мирского царства, тем органичнее он вписан в структуры этого мира. Но Евангелие-то идет поперек всех этих законов! Даже чисто психологически несовместимо на богослужении говорить о безусловном прощении, а на следующий день подписывать приказ об увольнении провинившегося церковного сотрудника. Понятно, что речь идет о разных плоскостях бытия, но их совмещение в одной личности, в одной организации может быть крайне болезненным, ставить под вопрос ее внутреннюю аутентичность.
«Рекламируя» церковь, делают упор на ее духовное и культурное богатство, нравственность, хорошую братскую атмосферу в общинах, развитую систему важных и нужных ритуалов, мудрость ее святых, помогающую правильно жить. Даже если все это действительно так (что на самом деле очень часто можно подвергнуть сомнению), даже если все это – важные ценности (о чем иногда можно поспорить), то все равно, это не имеет отношения к Евангелию, Евангелие во всем этом не нуждается. Единственная подлинная задача церкви – возвещать прощение и принятие людей Богом, а не пропагандировать себя саму.
Итак, с одной стороны, церковь не должна видеть в себе какую-либо самоценность, обращая людей к Евангелию как безусловному принятию Богом грешников. С другой стороны, она старается стать как можно более авторитетным общественным институтом, а стать таковым можно, только умело оперируя законами этого мира, в основе которых лежит закон воздаяния. Многие люди чувствуют эту раздвоенность, этот конфликт. Как правило, это происходит на поверхностном уровне и выражается в критике чрезмерных притязаний церкви на власть или богатство. Но, как мы увидели, эта проблема куда глубже. Она в том, что церковь существует одновременно в обоих часто несовместимых царствах и вынуждена жить по законам и того, и другого.
С одной стороны, церковь, повторимся, «неоформленная», бессильная и бескорыстная коммуникация Евангелия, которое противоречит всем мирским установкам. С другой – определенный институт со своими ценностями, целями и интересами в мире.
Одной из половинчатых попыток решить это противоречие было возникновение в XVI веке молодых протестантских церквей, получивших статус государственных. Становясь государственной, церковь стремится максимально освободиться от тех функций, которые меньше отвечают ее сущности как коммуникации Евангелия. Мирская сторона церкви официально становится тем, чем она является по существу: областью заботы государства и общества. Разумеется, такое положение дел имеет и оборотную сторону. Получив контроль над частью церковной жизни, государство легко может посягать и на саму ее сердцевину – провозглашение Евангелия. Такая опасность существует, и она очень серьезна. Поэтому понятно стремление прежде всего самих церковных кругов к отделению церкви от государства. Однако такое отделение означает, что церковь становится своего рода государством в государстве. Церковь не может отделиться от мира с его законами, поскольку это означало бы, что она отделилась бы сама от себя. В этом нереализуемом стремлении следует, на мой взгляд, искать корни пиетистского движения XVIII века, создания «церквей в церкви», то есть небольших групп «истинно верующих», с подозрением относящихся к официальным церквам.
Тем не менее, большинство современных церквей стараются идти именно путем максимальной самостоятельности по отношению к государству. Его преимущества очевидны. Менее очевидны, но тем более опасны, его недостатки. Церковь, которая сама обустраивает свою мирскую сторону, будет, как мы уже описывали, неизбежно стремиться выжить, стать сильной, вытеснить конкурентов. Таким образом, она вольно или невольно будет приходить к внутреннему раздвоению: проповедь Евангелия будет противоречить способу существования церкви в мире. Причем здесь, как и в первом случае, более сильная сторона, скорее всего, одержит верх, то есть церковь будет жертвовать проповедью чистого Евангелия, если эта проповедь будет противоречить выживанию или эффективному развитию церкви как организации. К сожалению, это происходит снова и снова. Ведь Евангелие очень трудно понять и принять. Проповедь Евангелия никогда не может стать «популярной», никогда не сможет стать сама по себе фактором привлечения новых членов, поэтому постоянно велико будет искушение заменять Евангелие чем-то другим или же смягчать, «разбавлять» его какой-либо эффектной формой законничества.
Единственным возможным решением является, постоянно осознавая трагическую раздвоенность церкви, не измерять эффективность евангельской проповеди успехом и ростом церкви, помнить о размытости церковных границ.
Актуальным в этой связи становится вопрос о возможности совершенно новых способов коммуникации Евангелия в мире: не через создание религиозных общин, организованных групп, а иными путями, которые ярче показывали бы событийный характер церкви и ее независимость от любых, прежде всего, корпоративных религиозных ценностей и норм.
Глава 19. Религиозные элементы в христианстве
До сих пор мы использовали слово «религия» в отношении христианства почти без каких бы то ни было обоснований или оговорок. Настала пора более серьезно рассмотреть само это понятие и его применимость к христианству. Известно, что не существует общепринятого определения религии или даже сколько-нибудь общего согласия о том, что это понятие обозначает. Попробуем, опираясь на все вышеизложенное, развить наш собственный взгляд на это явление.
В вере мы имеем дело с непознаваемой и непроницаемой тайной, что стоит за нашим миром, за бытием и небытием, тайной, которую на языке религии часто именуют «Богом» (слово, которое традиционно использую в рамках этой книги и я сам). Ощущение прикосновения к этой тайне, приближение к ней, ужасающее и притягательное переживание ее можно обозначить понятием «исконное религиозное чувство». Думаю, мы не ошибемся, если предположим, что оно в той или иной степени свойственно практически любому человеку (кому-то оно знакомо в виде глубокого мистического опыта погружения в Бога, кому-то в виде смутных предощущений, скажем, некоего аморфного «чувства прекрасного» или легкого «священного трепета»). Великий немецкий богослов начала XIX века Фридрих Шлейермахер говорил о «чувстве безусловной зависимости», т. е. об ощущении, что есть некий таинственный самый глубокий исток всего происходящего в мире и совершающегося со мной – нечто, полностью изъятое из-под моего контроля. И соответственно, это чувство безусловной зависимости порождает доверие. В более ранних произведениях он размышляет о «чувстве и вкусе к бесконечности». Эти его слова можно перефразировать следующим образом: это чувство и вкус к тайне. Вот это и есть то самое исконное религиозное чувство, о котором мы говорим. Но это еще не религия в узком смысле слова.