Док. Мечты "сбываются…"
Шрифт:
— Куда моё сознание девается при этом? — Спросил я из кухни
— Никуда. Рядом в Нирване болтается. Ты, когда просыпаться начал в моменте, я чуть двери твоей головой не вынес. Как раз из машины выходил, так и полетели мы с тобой, вперёд головой об порог, — сказал Каштан и, болезненно скривившись, потёр лоб.
— Будто своей башкой врезался, а не твоей.
Я автоматически повторил его движение.
— Ау-у! — Скривился я от боли.
На лбу нащупывалась хорошая такая шишка, болючая.
— Мне сегодня в «Барракуду»
— Ты в зеркало давно смотрелся? — Усмехнувшись, Рыжий добавил:
— Не думаю, что эта шишка сильно испортила общую картину. — Обвёл призрак указательным пальцем вокруг своего лица. — Пойди, глянь. — Махнул головой в сторону ванной комнаты.
Я задумался.
А ведь действительно, я же ни разу свою морду в глаза не видел, с тех пор, как сюда попал. После взрыва гадской башки в полутора метрах от меня я только маленьким зеркальцем пользовался, полную картину так и не узрев. И сегодня, пока в душе в себя приходил, зеркало запотело, и снова я себя не увидел.
Поставил кружку на стол и целенаправленно отправился к зеркалу.
— Мдааа…
Это единственное, что я нашёлся сказать.
Из зеркала на меня смотрел бомж с хорошо покарябанной мордой. Коты во время мартовской гульки и те приличнее выглядят.
Волосы дыбом в разные стороны, морда начала зарастать щетиной. Позавчера пришлось побриться из-за этих порезов. Крапинки, чёрточки, полосочки, где розового цвета новой кожи, а где ещё не отвалившейся коркой, покрывали почти всю площадь фейса. Длинный, стянутый кетгутом порез, на правой стороне, аккурат под глазом от носа и почти до уха. Над левой бровью ещё один порез, сантиметра три, стянут двумя швами.
Кетгут, кстати, чёрный, поэтому смотрится, ну, полный ахтунг. И всю эту феерию цвета дополняет скромная фиолетовая шишка на правой стороне лба. Запах перегара — это как последний штрих.
— Кра-со-та-а-а, — протянул я, глядя на этого субъекта в зеркале.
— Ну, как, нравится? — Улыбнулся Каштан. — Я же говорил: шишка совсем ерундовая, не парься.
Кофе выпил, даже покурил, но вот еды в доме не было совершенно, а кушать хотелось очень. Надо переодеться и сходить в «Барракуду». Там и поем.
Город был мне абсолютно незнаком. Ребята смылись в своё измерение, а я стоял около калитки и думал, в какую сторону идти. Прохожие кидали косые взгляды, видимо, моё покорёженное лицо привлекало внимание стабовцев. Остановив одного из них, расспросил о местоположении нужного заведения.
Язык до Киева доведёт, но мне так далеко не надо, всего-то пару кварталов пройти.
Спешить мне некуда. Время достаточно раннее, чуть больше девяти. Скорее всего, там ещё никого нет. Буду сидеть, как дурак.
Шёл медленно, растягивая время и разглядывая улицы. Понятно, почему это место назвали Светлый.
Домики небольшие, почти все двухэтажные. Покрашены в разные светлые тона, небольшие цветочные клумбы у заборов, чистый тротуар. Даже несколько светофоров встретил. Детская площадка, спортплощадка, гариевые дорожки для бега, деревья кругом. Тут вообще растительности много, как я погляжу. Люди одеты почти все по гражданке, из оружия только короткоствол, и то не у всех. Детей достаточно много. Человек десять видел. Разного возраста, от младенца до подростка. В основном, лет шести-десяти.
Насколько мне известно, дети в Стабах — это редкость. Они погибают одними из первых, зачастую сжираемые собственными родителями. Малыши, не достигшие пятнадцати-шестнадцати килограмм, в мутантов не перерождаются, также как и беременные на последнем сроке. Обращение происходит после родов, а у детей — после перехода весового рубежа. Иммунитет по наследству не передаётся, вот люди и не спешат усыновлять чудом выживших, или рожать своих малышей. У пятилетних детей обрести новую семью шансов намного больше. Стопроцентную гарантию может дать только белая жемчужина.
Так, рассматривая окрестности и думая о всяком, я добрел до нужного, трёхэтажного дома. Над дверью которого болталась вывеска в форме хищной рыбины с надписью «Барракуда».
В баре было светло и достаточно людно для утреннего времени. Большие окна пропускали много солнечного света, создавая домашний уют. Люди кушали, тихонько переговаривались. За барной стойкой стоял парень лет двадцати, старательно натирая стаканы. Стены заведения украшали чучела больших рыбин, акульи челюсти, рамки с разными блёснами и мелкими рыбёшками, рыбачьи сети.
Ну, прям, рай для рыбака. Надеюсь, рыбу здесь готовить умеют.
Я втянул носом аромат, летающий по кубатуре помещения. После вчерашней попойки организм затратил немало сил на восстановление и теперь с удвоенной силой требовал калорий, много калорий. Запах еды просто сводил с ума. Желудок заурчал.
— Все в порядке. Это мой желудок. — Поспешил я объяснить ошарашенным людям, подняв руки в примирительном жесте.
— Парень, тебя же так и пристрелить могут нечаянно, — сказал какой-то бородатый субъект неопределённого возраста.
— Знаю. Простите, я не специально. Просто голодный очень, вот и урчит желудок.
Желудок рыкнул ещё раз, но тихонько, как бы виновато, что ли. Кто-то присвистнул, кто-то откровенно заржал, а один из посетителей крикнул:
— Алина! Алина!
Вышла молоденькая девушка, лет семнадцати. Русые волосы, стрижка под каре, на круглом личике веснушки. Миленькая, почти ещё ребёнок.
— Чего тебе, Чуба? — спросила она звавшего.
— Алинка, солнышко, накорми человека, пожалуйста, а то у меня такое чувство, что он сейчас в мертвяка перекинется и нас жрать начнёт, — сказал кричавший.