Докер
Шрифт:
Уже в сумерках мы въезжаем на берег Ладожского озера. Ветер рвет и мечет на Ладоге. Далеко в озеро вдается ледяной припай. А за ним, даже сквозь вой ветра, слышно, как бесятся вспененные волны.
Вот впереди показываются какие-то холмы. Я догадываюсь: это занесенные снегом блиндажи! Правее и в сторонке виднеется вышка вроде парашютной.
— Вот и долгожданный «пятачок» Дороша! — говорит Стибель.
— Да, приехали, — с радостью подтверждает Иван Садков.
Я оглядываюсь вокруг. Как будто бы ничего здесь примечательного и особенного.
Дорош неожиданно появляется из-за холмика. Несмотря на ветер и мороз, он в ватнике, в сапогах. За пояс натыканы гранаты, на груди висит автомат. С виду он больше похож на командира партизанского отряда, а не роты морских пехотинцев.
— Зачем же я вам, чертям, в первую очередь посылал полушубки, раз вы тут все ходите в ватниках? — вылезая из дровней, недовольно бурчит Стибель, увидев в сторонке еще двух автоматчиков в ватниках.
Слышу рокочущий голос Дороша с хрипотцой:
— А в ватнике сподручней воевать, товарищ старший лейтенант. Легче бегать за немцем!.. В полушубке — запутаешься! Ну его к чертям собачьим!
— А почему без валенок? — здороваясь, спрашивает Стибель.
— По той же причине, товарищ старший лейтенант. И без рукавиц! Немца сподручней душить голыми руками.
— Ну-ну, посмотрим, что вы запоете, когда ударят сильные морозы!
— Да и сейчас не слабые, товарищ старший лейтенант. Считай целых тридцать! Да и на ветерок накиньте градусов пять!
— Ну, я вижу, у тебя на все готовый ответ!..
— На том и стоим, товарищ старший лейтенант! На то я есть Кирилл Дорош, а не какое-нибудь там дерьмо! Спросите товарища корреспондента, он знает меня с Тулоксы! — И Дорош тискает мою бедную замерзшую руку в своих клещах.
— Затвердил себе: старший лейтенант, старший лейтенант! — смеется Стибель. — Не генерал армии!.. — И оборачивается ко мне: — Живет как на хуторе, без начальства, вот и дерзить начал!..
— Красиво звучит, Петр Александрович. Привыкаю к своему новому званию! Не старшина, хоть и глав, а старший лейтенант! Это что-нибудь да значит!
Непосредственность и прямота Дороша покоряют меня с первой же минуты.
Гостеприимный хозяин, он водит нас по своему большому хозяйству, знакомит со всем, вплоть до камбуза и конюшни. Да, оборона на «пятачке» круговая и затейливая. Подступиться сюда не так легко!
Когда мы стали пересекать бровку, немцы открыли артиллерийский огонь. Снаряды ложились где-то совсем близко. Мы зашли в командирский блиндаж.
— Узнай, куда ложатся снаряды, — послал Дорош своего связного Орлова.
Тот вскоре вернулся, доложил:
— Бьют по вышке, товарищ старший лейтенант!
— Когда разобьют, пусть сообщат!
Орлов пулей вылетел из блиндажа.
Дорош рассказывает, что построил вышку для извода немецких снарядов. Немцы думают, что это наблюдательный пункт, и каждый вечер с немецкой аккуратностью разрушают вышку, выпуская от восьмидесяти до ста пятидесяти снарядов. А вышка за ночь заново отстраивается. Стоит она несколько в стороне от обороны роты.
— Итого выйдет, что за месяц они истратят до трех тысяч снарядов. Это как раз то, что нам надо! — загремел он раскатистым хохотом.
Нас приглашают попариться после долгой дороги.
— О, у вас и баня есть! — не без восхищения говорю я.
— У нас на «пятачке» все есть. Как в Греции! — отвечает Дорош. — Мы тут обосновались надолго, надо жить по-человечески!
Баня жарко натоплена. Вместе с нами лезет в парную и Дорош, предварительно запасшись веничком. По веничку вручают и нам. Попариться в такой баньке после дороги действительно одно наслаждение.
А там — нас ведут на камбуз. На стол подают жареную рыбу, уху, жареную свинину и целый котелок соленых огурцов. Конечно, каждому подается и соответствующая такой еде порция водки.
А за стенами камбуза все ухают, ухают разрывы снарядов.
К концу ужина заходит Орлов, докладывает:
— Вышку, черти, все же разбили, товарищ старший лейтенант. Снарядов выпущено восемьдесят девять.
— О цэ дило! — смеется Дорош. — За ночь пускай восстановят вышку. Мы их, дьяволов, заставим тратить свои снаряды!
— А теперь — отдыхать, — говорит Дорош, когда мы возвращаемся в его командирский блиндаж.
За перегородкой постланы постели — мне и Стибелю. Я с наслаждением вытягиваюсь под одеялом.
Дорош и Стибель уходят во второй взвод, у них там какие-то дела.
Я пытаюсь заснуть, но не могу.
Какое-то странное чувство приподнятости и взволнованности не покидает меня. Точно я нахожусь где-то далеко-далеко, чуть ли не на другой планете. Не потому ли, что здесь никто из пишущей братии до меня не бывал, никто не видел этот мифический «пятачок», в существование которого не верят многие, засомневались даже в Государственном Комитете Обороны — из Москвы прислали комиссию во главе с генералом.
«Не чувство ли это первооткрывателя? — думаю я. — Так волнуются, наверное, когда открывают новую землю, новую планету, новый элемент таблицы Менделеева…»
Я долго ворочаюсь с боку на бок. Строю себе планы будущих очерков, думаю, что хорошо бы дать возможность выступить в армейской газете и самим дорошевцам, пропагандировать их мужество, находчивость, храбрость (что я потом попытался сделать в последних номерах «Во славу Родины» за ноябрь 1941 года).
Возвращаются Дорош и Стибель. Дорош удивлен:
— Вы еще не спите? Надо спать.
— Нет, мне не уснуть, — говорю я. — Скажите, какое у вас было задание командующего, когда вы обосновались здесь, на «пятачке»? Какое вы первое задание выполнили уже как командир роты после присвоения вам звания?
Дорош закуривает и садится рядом на топчан.
— Задание было самое простое, — отвечает он. — Не дать гаду немцу покоя на нашей земле.
— Ну вот первый бой…
— Вы с солдатами поговорите. Они лучше меня расскажут, — почти грубо отвечает Дорош.