Докер
Шрифт:
Тот машинально поднес стакан к губам, сделал глоток, весь сморщился. Вербенков хлебнул из своего чуть ли не половину.
— Ну как не помнить этого странного солдата? Подходец нужен был к нему. Обращаться вежливо, называть не «рядовой Сысоев!», а по имени и отчеству: «Федор Федорович!» Тогда он все сделает, даже невозможное!..
— Нет, не помню.
— Помнишь, командиры взводов, у которых он успел побывать, не раз собирались шлепнуть его? За невыполнение приказаний? Сам понимаешь, в бою не до «вежливостей». Но, слава богу, каждый раз благоразумие брало верх,
Положив голову на руки, Сергей Петрович спал.
А Вербенков, тупо уставившись в тарелку, продолжал:
— А командира третьего взвода Никритина помнишь? Он-то и подсунул мне этого Федора Федоровича. Говорит: «Помучайся с ним и ты, Вербенков, чего это нам одним мучиться?» Помнишь Никритина? А я, представь себе, взял этого Федора Федоровича и не жалел! Зажил с ним душа в душу! А почему, ты думаешь? Разгадал характерец его!.. Ты слушаешь или нет?
Сергей Петрович снова подпрыгнул в своем кресле, когда на этот раз удар тяжелого кулака Вербенкова пришелся ему по животу. Он тупо ахнул, но Вербенков протянул ему стакан. Сергей Петрович выпил, чего-то еще пожевал. На этот раз он даже проявил заинтересованность в этом Федоре Федоровиче, спросил, какой же характерец был у него.
— А вот ты и послушай, — сказал Вербенков. — Началось с того, что как-то я замечтался, сказал: «Эх, хорошо бы к майским праздникам достать какой-нибудь дичи!» — «Хорошо бы, конечно!» — согласился этот Федор Федорович. «Были бы вы помоложе — приказал бы достать!» — говорю шутливо. А он мне: «Тут дело не в возрасте! Попросите как следует»… Я ему и говорю в том же шутливом тоне: «Будьте добры, Федор Федорович, пожалуйста, достаньте какой-нибудь дичи к майским праздникам»… Потанин, ты слушаешь или опять спишь?
Сергей Петрович спал.
Вербенков ткнул его кулаком в бок.
Сергей Петрович уже привык к ударам. У него уже выработался условный рефлекс. На этот раз он сам потянулся к стакану, сделал глоток…
— И что ты думаешь? — продолжал Вербенков, что-то жуя. — Говорит: «Ну, это другое дело, товарищ командир. Будет вам дичь!» И сдержал свое слово! На другой же день старик приносит откуда-то двух уток…
— Двух уток? — сквозь дрему спросил Сергей Петрович.
Вопрос его очень обрадовал Вербенкова:
— Именно двух уток! Я приказал подрезать им крылья и пустить в озеро, помнишь, начиналось за бугорком, сразу же за моей землянкой?..
Сергей Петрович мотнул головой и ткнулся на руки.
— Ну, думаю, штучка же этот Федор Федорович! Как-то я ему пожаловался: «Много мышей в землянке, всю ночь пищат, спать не дают». Ты думаешь, он как-нибудь отреагировал на это? Нет! Молчит! Как будто бы не ему говорят! Но я уже знал секретец, ключик-то был у меня! Говорю: «Пожалуйста, Федор Федорович, достаньте где-нибудь кошку, житья нет от мышей». И что, ты думаешь, отвечает эта старая калоша? «Будет вам кошка»… — и тащит ее на другой день! Учти, на десять километров не было ни одной деревни, ты должен помнить…
Вербенков, начав рассказывать
— Пошли спать, — после очередного удара взмолился Сергей Петрович, вставая. — Спать хочу. Я больше не могу.
— Нет, нет! Послушай самое интересное! — Вербенков схватил его за шиворот, тряхнул, усадил обратно в кресло. — Однажды я попросил у этого Федора Федоровича невозможного. Понимаешь?.. Не-воз-мож-но-го!.. Ты понял, Потанин, нет?
Тот что-то промычал в ответ и мотнул головой. Но этого уже было достаточно Вербенкову, чтобы снова воодушевиться и продолжать свой необыкновенно затянувшийся рассказ.
— Я попросил у него лошадь. Понимаешь, Потанин, лошадь! Лошадь как раз достать было негде!.. Этот старый черт задумался — учти, задумался впервые! — но обещал выполнить и эту мою просьбу. Да, просьбу, а не приказ! И что ты думаешь? Выполнил! Привел откуда-то пегого старого, послушного мерина. Помнишь этого мерина?
Сергей Петрович снова мотнул головой и теперь откинулся на спинку кресла.
Вербенков, не обращая на него внимания, продолжал:
— Но на этом проклятом мерине я и погорел! Ты, наверное, не помнишь всю эту историю. Тут я, как в известной сказке, остался у разбитого корыта. Корыта! Понимаешь, корыта! — Он потряс Сергея Петровича за руку. — Подменили словно с того дня моего Федора Федоровича! Забросил меня, старый хрыч, не отходит от своего мерина! Кормит его свежими травами, купает в озере, землянку ему сделал. Как-то еще говорит мне: «Вот не знал, что лошадь такое благородное животное! А то бы, знаете, никогда не воровал и не сидел в тюряге. Так что вы меня больше не зовите «Федор Федорович»! Зовите «рядовой Сысоев»!» Ты понял, что он сказал, Потанин? Понял смысл? Человеком почувствовал себя этот старый хрыч, не хочет больше прислуживать!..
И он снова сунул кулак в бок Сергея Петровича.
Сергей Петрович открыл глаза, долго смотрел на него загадочным взглядом, точно не узнавая.
— Кто ты? — ткнув пальцем в Вербенкова и держа палец, как пистолет, спросил Сергей Петрович.
— Да это я, Вербенков, Вербенков! — почему-то испугавшись и схватив его за палец, словно он мог выстрелить, горячо проговорил фронтовой друг.
— Нет, ты не Вербенков! Ты болван! Понимаешь — бол-ван!.. Это ты хочешь к своим регалиям добавить еще степень?.. «Остепениться»?.. Вот тебе кукиш!
Вербенков обомлел. Вскочив, он схватил сиреневую папку, прижал к груди.
— Кандидат сельскохозяйственных наук Болван!.. Как вам это нравится? — произнес Сергей Петрович и залился смехом.
Все мог перенести Вербенков, все «отразить», но только не смех.
Сунув папку под мышку, он вышел из-за стола.
А Сергей Петрович все смеялся. Но вот хлопнула одна дверь, вот вторая.
Сергей Петрович тоже вышел из-за стола.
В холодных сенях он на какую-то долю секунды пришел в себя, и не столько от холода, сколько от неосознанной обиды, оттого, что не все, что думал о Вербенкове, высказал ему.