Докер
Шрифт:
— Это был трудный случай, — говорит Бабик. — Не по-немецки же мне было тащить лейтенанта? Я обязан Ратнеру жизнью!..
Тут я его останавливаю:
— Что значит «по-немецки»?..
— Вот, скажем, товарищ корреспондент, падает у немцев солдат, раненый или убитый — им все равно! К нему подбегают двое с крюками, цепляют за шиворот и бегом волокут к себе. Есть у них и «арканники». Эти закидывают на ноги раненого аркан и, как «крючники», тоже несутся по полю боя. Раненые бьются головой о землю, о камни. От их крика мурашки бегут по спине!..
— Ну, на то они и немцы, — говорит Дорош. — В звериной армии и законы зверские. У нас другой закон: умри сам, но друга вытащи! И по-человечески!
— Ну, а почему «обязан Ратнеру жизнью»?.. — спрашиваю я Бабика.
— А был у меня такой случай, товарищ корреспондент, — отвечает он. — В бою пятого октября я с группой бойцов был прижат к озеру. Нас было десять человек, немцев — больше сотни. Мы дрались до последнего патрона и гранаты. Девять наших краснофлотцев было убито, в живых остался только я один. Ну, думаю, пришел конец, брошусь в озеро, — а куда плыть-то?.. И тут я услышал громкое «ура»!.. Это на выручку пришел лейтенант Ратнер с одним из своих взводов…
— Да, тогда наш Бабик чудом остался жив! — говорит Дорош. — Вообще он у нас везучий. Не раз попадал в тяжелый переплет. Четырежды сам ранен. Хорошо понимает, как важно вовремя прийти товарищу на помощь, вынести с поля боя. Ратнера он вынес классно!..
— Не я же один, товарищ старший лейтенант! — Бабик обращается ко мне. — Вместе со мной были Буянов, Козлов, Герасимов, Петров и Андреев. Подползли к Ратнеру, тут же под огнем я перевязал его, уложили на носилки и ползком, ползком вынесли из-под огня. Потом мы на своих плечах с Буяновым донесли Ратнера до нашей обороны, там нас уже ждали лошади… Всего в этот день мы вдвоем вынесли двадцать два человека раненых, вынесли и все оружие. Ни одной винтовки, ни одного патрона не оставили фашистам.
Дорош снова включается в разговор, рассказывает:
— Как-то летом на Тулоксе я наблюдал такую картину: по дорожке взад-вперед бегают муравьи, заняты чем-то серьезным. Я за ними всегда люблю наблюдать! Умные твари!.. Кто-то неосторожно прошел по дорожке, наступил на бедняг, смотрю — штук пять муравьев лежат покалеченные. Заволновались мои муравьи, о случившемся сразу же по цепи передали в свой «штаб». Гляжу — спешат «санитары». По двое, по трое они хватаются за раненых и волокут к себе. Тут я крикнул своим, говорю: «Смотрите, морячки! Вот она, взаимная выручка в бою…»
В землянку входит боец, молча протягивает Дорошу вражескую листовку, взволнованно говорит:
— Только что пролетел немец. Сбросил больше ста штук.
— Собрать и сжечь! — приказывает Дорош. — А это пусть останется у меня. — Он внимательно смотрит на фотографию на листовке. Дегенеративная, гориллообразная рожа. Подпись: «Он перешел на нашу сторону». Пускает листовку по кругу. — С такой рожей только и идти к фашистам, не правда ли, ребята?.. Нашли, дураки, чем хвалиться!
Вокруг все хохочут. Смеется и Дорош.
Часам к восьми вечера пурга так разгулялась на Ладоге, что с трудом можно было устоять на ногах. Совсем уж собравшись к отъезду, я сказал Дорошу:
— Давайте отложим поездку до утра. Может быть, и пурга тогда утихнет.
— Нет, она теперь пробушует несколько дней. Если вам спешно, я сам довезу, — вызвался он.
— Ну, зачем вам самому ехать в такую даль! И с Иваном Садковым прекрасно доедем.
— Да, пурга сильная, баллов восемь-девять! — протянул Дорош. — Невесело, скажу я вам, в такую пору на море. — И вдруг с азартом: — А то поедемте?.. И мне как раз надо к комбату, согласовать одно дельце. Со Стибелем мы уже все обговорили. — И он хитро подмигнул мне. — Не отсиживаться же нам всю зиму на своем «пятачке»?
Азарт его передался мне, и я сказал:
— Едемте! В пургу так в пургу!
— Это же одно удовольствие ехать на дровнях в такую непогоду! Не бойтесь засад или другой чертовщины на дороге: на тридцать километров окрест я хозяин!
Слово «хозяин» Дорош произнес так, что подумать о какой-либо опасности в пути было невозможно, хотя, по его же рассказам, немцы и финские лыжники часто кружат вокруг обороны роты, подходят к рыбачьим баням.
Он сел звонить комбату Шумейко, предупредить его о нашем выезде. А мы с Орловым вышли на улицу. Сквозь снежные вихри в двух шагах ничего не было видно. Исчезла и знаменитая вышка Дороша, отстроенная за ночь.
Вскоре Дорош выбежал из блиндажа и пошел в конюшню за лошадью. Конечно, запрячь лошадь мог и возница, и связной. Но Дорошу хотелось все делать самому, показать свое искусство и в этом деле. Ведь он когда-то был возчиком.
За Дорошем в конюшню пошли и мы со Стибелем, нас догнали Орлов и Садков.
Дорош быстро и ловко запряг лошадь. Но у лошади был такой несчастный вид, что я снова сказал:
— А может быть, все же поехать утром?
Но все мне ответили молчанием. Поздно было передумывать! Тогда я отвел Стибеля в сторону, спросил шепотом:
— А ничего, Петр Александрович, что рота в такую пургу остается без командира?.. Всякое ведь может случиться…
Дорош, к моему удивлению, услышал мой вопрос, опередил Стибеля с ответом:
— Ну, знаете, товарищ корреспондент, плохого мнения вы обо мне и о моих товарищах (не сказал: «о моих бойцах»), если так подумали. Если что случится, меня могут заменить человек десять. Видели бы вы, что они творят в бою! Да и командовать умеют не хуже меня!..
Конечно, мне не нужно было задавать Стибелю этот вопрос. Обидел Дороша!
А Дороша уже было не остановить:
— А что, если меня убьют в бою?.. Пусть ночь просидят без командира! На то они и «бессмертные», — сказал он с удовольствием, и мы стали рассаживаться на дровнях. За возницу сел сам Дорош, рядом с ним — Садков, спиной к ним, охраняя тыл, — Орлов, а по бокам — я и Стибель. Я — лицом к Ладоге. У каждого на коленях лежал автомат, рядом гранаты.
Мы распрощались со всеми, кто вышел нас провожать, и наша лошадка поначалу довольно-таки шустро взяла с места. По-прежнему ревела пурга, поднимая снежные вихри. Ехали мы берегом озера, призрачной дорогой, которая то и дело исчезала под толстым слоем снега. Дорош останавливал залепленную снегом лошадь, спрыгивал с дровней и начинал искать дорогу. Пригнувшись, он водил кнутовищем вокруг себя, на помощь ему приходил я с карманным фонарем, и, найдя след от полозьев, мы ехали дальше, пока Дорош круто не свернул влево, в кустарник, а потом в камыши. Тут мы сперва переваливали с бровки на бровку, потом ехали болотами.