Доктор Бирч и его молодые друзья

Нтъ никакой надобности говорить, какимъ образомъ сдлался я въ пансіон доктора Бирча его помощникомъ, учителемъ французскаго языка, рисованья и игры на флейт. Ужь врно не безъ причины промнялъ я свою прежнюю квартиру близь Лондона и прекрасное общество на конторку помощника содержателя старой школы въ Родвель-Реджис. Я думаю, что мсто помощника за столомъ доктора, вставанье въ пять часовъ утра, прогулки по полямъ съ мальчиками (которые всегда затвали со мной

какія нибудь продлки и никакъ не хотли понять моего важнаго и отвтственнаго значенія въ школ), грубость миссъ Бирчъ, суровая благосклонность Джека Бирча и покровительство стараго доктора, — я думаю, что все это немногимъ показалось бы пріятнымъ и что это покровительство и эти обды иногда было бы очень трудно и не мн проглатывать. Какъ бы то ни было, только я теперь избавился отъ этой должности и надюсь, что докторъ Бирчъ нашелъ себ гораздо лучшаго помощника.

Джекъ Бирчъ, воспитанникъ оксфордскаго университета, былъ партнёромъ своего отца и занималъ нкоторые классы. О познаніяхъ его въ греческомъ язык я не могу сказать ничего, но на латинскомъ язык я ловилъ его безпрестанно. Это былъ самый забавный фанфаронъ (въ особенности онъ важничалъ передъ кузиною миссъ Раби, которая жила съ докторомъ), самый надутый и пустой франтикъ, какого я когда либо видалъ. Блый его галстухъ какъ будто постоянно душилъ его; онъ безпрестанно его поправлялъ и смотрлъ на насъ (то есть на меня и на моего товарища Принса), изъ за этой накрахмаленной ограды, съ такимъ видомъ, какъ будто мы были лакеи. Онъ не слишкомъ много трудился въ классахъ и употреблялъ свое время на письма къ родителямъ воспитанниковъ и на сочиненіе наставленій, которыя онъ читалъ дтямъ.

Настоящій учитель былъ Принсъ, также изъ Оксфордскаго университета, — худощавый, высокій и ученый человкъ, напичканный безполезными свдніями въ греческомъ язык и древностяхъ, необыкновенно кроткій къ маленькимъ дтямъ, безжалостный къ шалунамъ и фанфаронамъ, уважаемый всми за честность, за ученость, за мужественный характеръ, за умнье владть собою, что вс видли и признавали. Джекъ Бирчъ никогда не могъ смотрть ему прямо въ глаза. Старая миссъ Зоя никогда не смла съ нимъ любезничать. Миссъ Флора называла его лучшимъ человкомъ изъ всхъ близорукихъ. Миссъ Раби говорила, что боится его. Бдный старикашка Принсъ! сколько пріятныхъ ночей провели мы вмст, куря въ докторовой гардеробной, куда мы удалялись, когда мальчики ложились спать и наши дневныя заботы оканчивались!

Посл того, какъ Джекъ Бирчъ получилъ въ Оксфорд ученую степень — процедура, стоившая ему величайшаго труда — школа, называвшаяся прежде просто «школою Бирча», или «пансіономъ доктора Бирча», вдругъ сдлалась «Родвель-Реджисскою Коллегіею Архіепископа Вигсби». Старая синяя вывска съ золотыми буквами была снята, и ее съ этого времени употребляли на починку голубятни. Бирчъ отдлалъ большую классную комнату въ готическомъ вкус, съ статуэтками, и поставилъ посреди школы бюстъ архіепископа Вигсби. Онъ нарядилъ шесть старшихъ воспитанниковъ въ шляпы и мантіи, которыя производили большой эффектъ, когда мальчики рыскали по городскимъ улицамъ, но, безъ сомннія, озлобили не одного лодочника, передразнивая его парусъ. Страсть къ академическимъ костюмамъ и постановленіямъ до того овладла малымъ, что онъ и меня пытался облечь въ мантію, съ красными кистями и бахрамою, но я ршительно этому воспротивился и сказалъ, что учитель чистописаиія не нуждается въ такомъ отличіи.

Какъ же это я позабылъ о самомъ доктор? Но что о немъ сказать? Ну, у него была широкая мантія, торжественный видъ, громкій голосъ и важные пріемы въ обращеніи съ родителями воспитанниковъ, которыхъ онъ принималъ въ кабинет, окруженный со всхъ сторонъ прекрасно переплетенными книгами. Книги дйствовали сильно на умы нкоторыхъ его постителей и въ особенности постительницъ. «Вотъ докторъ — думали они, — такъ докторъ!» Но, впрочемъ, онъ никогда не читалъ своихъ книгъ, да и не раскрывалъ ни одной, кром той, въ которую

онъ клалъ свои воротнички, да еще другой, подъ заглавіемъ: Dugdаle's Моnastіcоn, которая походила только съ виду на толстый томъ, а въ самомъ дл была ящикъ съ миндальными пирожками и бутылкою портвейна. Онъ читалъ классиковъ съ переводомъ, который на школьномъ язык назывался «яслями».

Ученики играли съ нимъ безсовстно, когда онъ спрашивалъ у нихъ граматическія формы. Старые шалуны нарочно приходили иногда къ нему въ кабинетъ съ просьбою объяснить имъ какое нибудь трудное мсто въ Геродот или въ укидид. Бдный докторъ въ такихъ случаяхъ откладывалъ на нкоторое время объясненіе и прибгалъ къ помощи Принса или искалъ смысла въ «яслахъ».

Комната, въ которой наказывали за ученическія прегршенія, находилась въ личномъ его завдываніи: онъ находилъ, что сынъ его черезчуръ строгъ. Докторъ одаренъ былъ страшными бровями и толстымъ голосомъ, но плачъ его не пугалъ никого.

Маленькій Мордентъ нарисовалъ его портретъ съ длинными ушами, наподобіе извстнаго домашняго животнаго, и подвергъ свои собственныя уши порядочному истязанію за эту каррикатуру. Докторъ поймалъ его на мст преступленія, вспылилъ страшно и сперва грозилъ проучить шалуна розгами; но въ самую критическую минуту отъ отца Мордента прислана была корзина дичи. Докторъ смягчился и предалъ каррикатуру сожженію. Несмотря на то, въ моей конторк хранится другой экземпляръ ея, нарисованный рукою того же маленькаго проказника.

Я ужь дожилъ до старости и видалъ много великихъ людей во время моихъ путешествій и въ жизни вообще. Я видлъ Людовика-Филиппа, вызжающаго изъ Тюльери, адмирала сэра Чарльза Непира (какъ-то въ омнибус), герцога Веллингтона, безсмертнаго Гёте въ Веймар, покойнаго папу Григорія ХVІ и множество другихъ славныхъ въ этомъ мір людей, на которыхъ глядя, каждый чувствуетъ какое-то благоговніе, смшанное въ боязнью. Я восхищаюсь, видя это чувство, этотъ почтительный страхъ, съ которымъ скромная душа привтствуетъ Великаго Человка.

Видалъ я также генераловъ, видалъ университетскихъ главъ во время посщеніе университета ея величествомъ; видалъ доктора во всей слав, во глав его школы въ торжественные дни — зрлище поразительное — и много другихъ лицъ. Никогда, правда, не удавалось мн видть покойнаго мистера Томаса Крабба, но я увренъ, что онъ внушилъ бы мн то же самое чувство, съ которымъ я каждый день смотрлъ на Джорджа Чампіона, ныншняго «школьнаго птуха» доктора Бирча.

Когда я воображу, какъ бы я предложилъ ему какую нибудь сумму, чтобъ онъ приколотилъ въ дв минуты всхъ и выбросилъ самого доктора за окно, я всякій разъ думаю, какой великодушный этотъ человкъ — сидитъ себ спокойно, въ самомъ лучшемъ расположеніи духа, ршаетъ задачи уравненія и добивается смысла въ греческихъ трагедіяхъ. Онъ могъ бы схватить столбы классной залы и обрушить весь домъ, еслибъ только захотлъ. Онъ могъ бы запереть дверь и уничтожить всхъ насъ до одного, какъ Антаръ, любовникъ Ибли; но онъ щадитъ нашу жизнь. Онъ не колотитъ никого безъ причины; но зато бда человку, его оскорбившему!

Мн кажется, что быть сильне другихъ большое наслажденіе. Оттого-то на широкомъ лиц Джорджа Чампіона такая ясная веселость; оттого онъ смотритъ на васъ съ такимъ великодушнымъ спокойствіемъ своими голубыми глазами.

Онъ непобдимъ, — непобдимъ ршительно. Назадъ тому шесть лвъ онъ былъ уже въ силахъ устоять противъ Франка Дависона (нын офицера въ Индіи, брата бдняжки маленькаго Чарлея, за которымъ миссъ Раби ухаживала съ такою нжностью). Франку было тогда семнадцать лтъ и онъ былъ школьнымъ птухомъ Бирча. Мальчика насилу оттащили въ сторону, и Франкъ, глядя на него съ удивленіемъ, тогда же предсказалъ, что онъ совершитъ великіе подвиги. Преданія о битвахъ переходятъ въ школахъ отъ поколнія къ поколнію, такъ что въ Родвель-Реджисской школ существуютъ преданія о событіяхъ, совершившихся въ старое время доктора, лтъ сорокъ назадъ.