Доктор Постников

Сназин Владимир

– Я здесь, – отозвался Кирилл и вяло, как показалось Петру, поднялся с последней скамьи. Кирилл был невысокого роста, и когда он встал, ректор, чтобы его увидеть, вытянул шею и стал его отыскивать взглядом поверх голов.

– Скажи нам староста, кто из учеников на прошлой неделе был назначен дежурным уборщиком в лечебные палаты на Рязанском подворье?

– Я точно не помню, – разглядывая затылки сидеавших перед ним стрельцов, проговорил Кирилл. – Мне кажется… хотя нет, не помню, забыл. – Кирилл нахмурился и исподлобья посмотрел на доктора Блюментроста. Узнав от Петра, о чем примерно только что шептался ректор со своими коллегами, он понял, что по вине дежурного в лечебных палатах произошло что-то нехорошее и виновного

непременно накажут, и Кирилл решил по возможности не называть его имени. Но старого хитрого доктора на мякине не проведешь.

Доктор Блюментрост сразу догадался, что староста пытается выгородить виновника, чтобы тот избежал наказания. И тогда Блюментрост перевел взгляд на стрельцов и медленно, задерживая его на каждом, проговорил:

– Я понимаю, что староста, не называя имени дежурного, хочет защитить его и не желает прослыть предателем в глазах своих товарищей. Но вы все как будущие лекари должны знать и понимать, что пульку из плоти лучше вынуть сразу, чем ждать, когда из раны начнется гноетечение и в ране появятся черви. – Блюментрост в очередной раз сделал паузу. – Поэтому виновному лучше самому сознаться и покаяться, ведь все равно мы его найдем. Так кто был де… – он хотел повторить вопрос, но не договорил. Из середины стрелецкой группы поднялся чернобровый, похожий на казачка парень в светло-зеленом кафтане, подпоясанном цветастым кушаком.

– Ну я был назначен дежурным помощником подлекаря на прошлой неделе. И что?

В его поведении чувствовалась некоторая нервозность и скованность, а голос звучал как-то нарочито грубо. Стрелец лихорадочно сдернул шапку с головы и в ожидании чего-то нехорошего исподлобья смотрел на ректора, скручивая и раскручивая шапку в руках.

– А вот и дежурный нашелся, – довольным голосом произнес доктор Блюментрост и посмотрел на Кирилла. При этом его насмешливый взгляд говорил: «Ну что хотел слукавить, да вот не вышло!» И после некоторой паузы, повернувшись к стрельцу, строго сказал:

– Как звать тебя?

– Данилко я, Яхонтов, – сухо ответил юноша. И затем с гордостью добавил: – Сын стрелецкий.

Он всем своим видом хотел показать товарищам, что вот он такой разбитной, никого не боится и презирает в лице ректора всех иноземцев. Но в том, как он мял трясущимися руками шапку, чувствовались обеспокоенность и волнение.

– Который год в школе? – спросил его Блюментрост.

– Второй пошел, – опять сухо и коротко ответил Данилко.

Доктор Блюментрост понял, что нарочитой грубостью и односложными ответами тот хочет показать свое презрение к нему как к иноземцу. Такое отношение со стороны простого люда и мелкопоместного дворянства каждый житель Немецкой слободы встречал на Руси повсеместно. Народу не нравилось, что в их стране, в их городе живут люди чуждой им веры – и живут они в чистоте, благополучии и сытости. В то время как они, русские, живут впроголодь, едят ржаной хлеб вперемешку с лебедой, а мясо видят два-три раза в год, по большим церковным праздникам, – и то только жилы да кости. Ненависть у простых людей доходила иногда до рукоприкладства: подкараулят где-нибудь идущего в ночи иноземца, ударят дубьем по голове и ограбят. Но вскоре власти пресекли холопий произвол. Нескольких дворовых и какого-то сына боярского поймали, пытали на дыбе и те сознались в убийстве голландского купца. Виновные публично были биты кнутом и сосланы на каторгу в Сибирь на вечные времена. С тех пор нападения прекратились, но ненависть осталась. Поэтому люди теперь остерегались поднимать на иноземцев руку, а выражали свой протест против них немым укором – презрением.

– Тебе известно, – продолжал спрашивать ректор, – что по твоей вине лечебные палаты Рязанского подворья за время, пока тебя не было, превратились в отхожее место и рассадник заразы?

Стрелец хмыкнул, покачал головой, а потом простодушно ответил:

– Чудно

говоришь, учитель. Откуда же мне это может быть известно, если я там неделю не был. – И он оглянулся на товарищей, ожидая с их стороны сочуствия. Те в свою очередь ободряюще подмигивали ему и выражали солидарность гримасами, но активной поддержки не проявили.

– А кто же эти палаты превратил в отхожее место? – спросил стрелец, как показалось доктору Блюментросту, с издевкой, хотя и с видом непорочного агнца. И в его голосе прозвучало искреннее, неподдельное любопытство, как будто речь шла о фокусе с цветными лентами, которые по мере представления меняли свой цвет, а не о здоровье людей. Этот невинно-издевательский вопрос возмутил ректора, и он зло спросил:

– Почему ты отсутствовал на дежурстве в лечебных палатах всю неделю?! – И его взгляд приобрел ледяной оттенок.

– Бате свому помогал, – резко ответил стрелец. – Он из Севска обоз гнал, так я этот обоз и охранял, лихих людей-то, сам знаешь, учитель, сколько на дороге. – Он сказал это без тени смущения, как будто охрана обоза была его главной и прямой обязанностью.

– А скажи мне, сын стрелецкий, – с расстановкой, смотря в упор на Данилу, спросил доктор Блюментрост, – когда год назад тебя по государеву указу определяли в обучение лекарскому делу ты, присягая на чиновней книге, что в Архангельском соборе в Кремле, в присутствии протопопа Федора с братией, клятву давал не пить, не бражничать, с воровскими людьми не знаться и у царского дела, – на этом слове доктор Блюментрост сделал акцент, – быть беспрестанно на месте и без государева указа службу не оставлять? А как поступил ты?

– Я не нарушал государева указа! – почти агрессивно выпалил казачок. – Я справно учил ботанику и хирургию. Был в полках при защите Чигирина, лечил раненых, вынимал пули из тела, ставил на раны примочки. Я знаю, как делать отвар. А говно убирать каждый день за больными и дворы мести я не буду. Это дело холопье! А я не холоп, я сын стрелецкий. – Данила выпалил это одним махом, смолк и насупился, ожидая, что последует дальше.

Доктор Блюментрост сочувственно посмотрел на казачка, и его взгляд неожиданно смягчился.

– Я не ученик, и не лекарь, я доктор медицины и философии, – сказал он мягко, но в то же время решительно, а аптекарь Яган Гутменш – не садовник, а главный аптекарь Аптекарского приказа. Но нам пришлось в лечебных палатах при осмотре мертвого стрельца возиться именно в том, что ты не хотел убирать. Запомн – воскликнул он, но тут же, окинув взглядом стрельцов, проговорил: – это, кстати, касается всех. Хочу сказать для тех, кто пройдет весь курс обучения и станет лекарем. Потому что не все из вас ими станут, многих вернут опять в полки нести стрелецкую службу, но на отдаленных рубежах государства. Но те, кто все-таки закончит учебу, должны знать, что доктора, аптекари, а также лекари всегда имеют соприкосновение со всеми жидкостями и выделениями больного человека. И по тому, что больной из себя изверг, можно распознать недуг.

На лицах стрельцов отразилось удивление и недоумение. Они смотрели друг на друга и мимикой изображали непонимание.

– Так вот, сын стрелецкий, – ректор повернулся к Даниле, – не в моей воле прощать или наказывать за провинности. В этом разберется дьяк Аптекарского приказа. – В голосе ректора почувствовалась нотка грусти. – Мое дело учить. Судя по докладу старшего лекаря о том, как ты лечил раненых солдат на ратном поле, ты способный ученик и из тебя мог бы получиться неплохой лекарь. Мне очень жаль, что так с тобой вышло, но я не могу ослушаться приказа боярина Одоевского, который потребовал выявить и наказать нарушителей. – Доктор Блюментрост повернулся к двери, некоторое время помолчал, а затем громко позвал: – Охрана! – На зов немедленно явился стрелец из полицейского отряда Стрелецкого приказа. – Подьячего с караулом ко мне, – строго приказал доктор.