Доктор велел мадеру пить...
Шрифт:
Отец мечтал провести своих близких по тем местам, по которым его самого водила собственная судьба.
Первая из таких экскурсий - поездка в Одессу, город папиного детства.
В гостиницу, где мы остановились, пришел папин гимназический товарищ. Папа называл его "Боря Дмитриев".
Для папы он, естественно, был Борей, мальчиком-гимназистом, отличником, гордостью класса, а для меня - довольно-таки пожилым чудаковатым человеком, с веселыми глазами, который очень живо откликался
Причем, как откликался?
Не словами, не репликами, а именно своими веселыми глазами - прищуривая их, блестя ими, поводя из стороны в сторону. Произносимых при этом слов я и не запомнил, будто бы он вообще молчал, а только весело поглядывал.
Впрочем, одну фразу я помню.
Разговор зашел о еде, и папа упомянул свою любимую скумбрию горячего копчения.
Не холодного, а горячего. Именно горячего!
"Боря Дмитриев" довольно кисло к этому отнесся, сказав, что он вообще не ест скумбрию.
– Почему?
– участливо спросил папа.
– Ты что, диетик?
– Нет, я еще не идиотик!
– сострил Боря Дмитриев и сам же засмеялся своей шутке...
Еще в Москве, до поездки в Одессу, мы уже знали, что в городе папиного детства находятся катакомбы. Отец рассказал нам историю их происхождения.
Они появились давным давно, еще в те времена, когда город только начинал строиться и в качестве строительного материала использовался ракушечник - мягкий, песочного цвета, легкий для обработки камень. Пласт ракушечника нарезался на довольно таки большие кубики, из которых как из кирпича складывались городские здания.
Поначалу ракушечник добывали на поверхности, но постепенно выработки уходили все глубже и глубже под землю, и в результате образовались длинные штольни, тоннели.
Во время Великой отечественной войны в одесских катакомбах базировался партизанский отряд, оказывавший сопротивление оккупантам.
В Одессе отцу уже удалось побывать в сорок четвертом году сразу же после освобождения города от немецкой оккупации. Он встречался с оставшимися в живых подпольщиками, знакомился с архивными материалами.
В результате той поездки был написан очерк "Одесские катакомбы".
Но главное, у него появился замысел романа об истории одесского партизанского отряда, действующего на территории, захваченной врагом.
Отец был очень увлечен этим своим замыслом
Он уже вовсю работал над романом, и у него возникли какие-то вопросы, неясности, которые необходимо было разрешить. И вот теперь собирался еще раз побывать в катакомбах, а заодно и нам их показать.
Мне не повезло.
Накануне мы выходили на баркасе в море за скумбрией, штормило, и я сильно простудился, у меня заболело горло,
У моей сестры Жени катакомбы, насколько я понял, не вызвали восторга. Она безо всякого энтузиазма вспоминала о мрачной пещере со столом из грубо отесанного камня-ракушечника и с керосиновой лампой, сделанной из гильзы от артиллерийского снаряда.
На всех предметах лежал довольно толстый слой пыли.
Да и мама особенно не высказывалась, хотя я заметил, что она была грустная и даже подавленная.
Уже потом, много лет спустя, мама призналась, что ее буквально охватил ужас, когда за увиденной скучной обыденностью пещеры, откуда расходились низкие черные штольни, проступила та, недавняя, действительность.
Она поставила себя на место несчастных, которые вынуждены были там находиться изо дня в день, из месяца в месяц, чуть ли ни годы.
Что же касается папы, то этого короткого посещения ему оказалось достаточным, чтобы "добрать" последние детали, последние впечатления для завершения работы над романом "За власть советов".
Для нас же катакомбы явились лишь незначительным дополнением ко всей великолепной поездке на папину родину: и в город его детства Одессу, и в те места на побережье Черного моря, куда летом на каникулы вывозил двух своих сынов - старшего Валю и младшего Женю учитель гимназии и вдовец Петр Васильевич Катаев.
А до этого мальчик Валя приезжал сюда и с мамой, и с папой - мама еще была жива, а братика Жени еще не было на свете...
Очень хорошо помню бесконечно длинный песчаный пляж под высоким, отвесным и таким же бесконечным обрывом, ветер, разбушевавшееся море, пена над косыми волнами, которые назывались "барашки" и которые действительно можно было принять за бесконечно большое, несчетное стадо барашков, разбредшихся по всей бесконечной поверхности моря - где-то густо синего, а где-то желтого, почти бурого от взбаламученного песка.
Это были Будаки.
Мы побывали в древней крепости Аккерман, переименованной в Белгород-днестровский.
Эту крепость взяли в свое время войска, ведомые Александром Васильевичем Суворовым, и у меня, помнится, вызвал недоумение, недовольство, даже разочарование запущенный вид этой крепости, полусгнившие балки, осыпавшиеся дыры, открывающие какие-то неряшливые подземные сооружения, обрывки ржавых цепей.
Вся эта разруха не вязалась с представлениями о героических сражениях и победах, а воспринималась, как обычная привычная бесхозяйственность. (Разумеется, этими словами я только теперь могу выразить свои тогдашние впечатления, но по суть они были именно такими).