Доктора флота
Шрифт:
Конечно, он мог стать заведующим давно, ему много раз предлагали эту должность, но администрация явно не его призвание. Он понял это еще на военной службе. Вечные заботы из-за нехватки санитарок, сестер, ссоры с родителями, требующими, чтобы их поместили с детьми… Нет, это не для него.
Хлопнула дверь операционной. Миша вскочил и бросился навстречу. Оттуда вышла пожилая женщина, по всем признакам санитарка, и на обращенный к ней вопрос Миши, не знает ли она, как там идут дела, пожала плечами, равнодушно ответила:
— Оперирують.
Тогда Миша медленно вернулся на свое место и снова погрузился в воспоминания. Они отвлекали его, снимали
У них с Тосей после вычетов остается сто семьдесят пять рублей. Совсем негусто. Ведь и одеться нужно, и съездить куда-нибудь в отпуск, и в театр пойти. Сколько он работает в этой больнице, столько состоит должником кассы взаимопомощи. Некоторые его коллеги, особенно опытные, со стажем, не испытывают финансовых затруднений. У них есть частная практика, подарки от больных. По утрам за воротами больницы выстраиваются рядком их машины. Они же с Тосей решили раз и навсегда — не деньги главное. С голоду не умирают, раздетыми не ходят. Сын Антон вот-вот закончит институт, станет самостоятельным, тоже начнет получать зарплату. Тося сказала:
— Незачем тебе, Миша, мотаться по городу и, стесняясь и краснея (я тебя, слава богу, знаю), брать мятые пятерки и десятки «за визит». Самое важное — не потерять уважение к себе. Без этого и жизнь не в радость.
И он был благодарен ей, что она верно поняла его и думала так же, как и он.
Многие знакомые считают его чудаком, этаким ископаемым в наш сугубо рациональный, прагматический век, человеком не от мира сего. Некоторые осмеливаются даже давать советы. Несколько дней назад его догнал в больничном дворе заведующий терапевтическим отделением.
— Иду сзади, смотрю на костюм и думаю: неужели человек не знает, что у него в отделении лежит дочь директора магазина «Одежда»? — коллега дружески поддержал его за локоть. — Только намекните, Михаил Антоныч, отцу, и он мигом достанет вам великолепный финский костюмчик.
Но особенно укрепила за ним славу чудака уже давнишняя, ставшая широко известной, история. У них в отделении лежала худенькая десятилетняя девочка Люся. Она жила без отца, с бабушкой и матерью-официанткой. Когда ей было пять лет, в дом ворвались грабители. Они привязали маму и бабушку к стульям, заткнули им рты и начали выносить вещи. Спасли их случайно вернувшиеся соседи. С того дня девочка замолчала. Люся была робка, напряжена. Во время первой беседы с ним она сидела, подперев голову руками, и на вопросы отвечала лишь в письменной форме. Когда он спросил, почему она не говорит, Люся написала: «Я всех стесняюсь». Он спросил ее, были, ли у нее неприятности. «Были», — ответила она. Обычные методы лечения на Люсю не действовали. Тогда он стал брать ее домой. Тося кормила их обедом, втроем они ходили в цирк, зоосад, шили куклы. Люся привязалась к ним, а его появление в больнице всегда встречала радостной улыбкой. Постепенно, сначала шепотом, а потом все громче девочка заговорила, начала читать сказки соседям по палате.
В один из дней, незадолго до Люсиной выписки, к нему домой пришла женщина и передала Антону пакет «для доктора». Придя с работы, он увидел на столе вазу чешского хрусталя. По описанию Антона он понял, что вазу принесла Люсина мать. Вазу он отнес в комиссионный магазин. Оценщик сказал, что она стоит семьдесят пять рублей. Но на руки он получит на семь процентов меньше. Вазу продали мгновенно.
Когда Люся поправилась и мать с нею зашла к нему попрощаться, он вручил ей конверт.
— Что в нем? — недоуменно спросила она.
— Рецепты и рекомендации.
В коридоре женщина открыла конверт и обнаружила семьдесят пять рублей, ровно столько, сколько она заплатила за вазу. Как вихрь она ворвалась в ординаторскую, закричала с порога высоким плачущим голосом:
— Вы жестокий человек, доктор! Я много видела до вас врачей. Но никто так не возился с Люськой. Вы что, обязаны были ее домой брать, билеты в цирк покупать? Скажите, обязаны? Или вы богатый такой, что вам денег девать некуда? Я ведь не слепая, вижу в каких вы туфлях ходите. Может, она вам родня, племянница, или сестра двоюродная? Нет, вы ответьте мне. Я хочу знать. — Временами голос женщины срывался, тогда она смолкала и начинала громко всхлипывать. — Для меня эта ваза — тьфу! Хотите знать, я за два вечера могу больше заработать. Так что ж, я не имею права и поблагодарить человека? Уважение ему высказать, что он мне единственную дочку вернул? — Она приблизилась к столу, за которым он сидел, попросила тихо, едва слышно: — Не обижайте, Михаил Антонович. Христом богом прошу — примите подарок. Не для вас дарю, для себя. Последней гадиной буду себя считать, если не отблагодарю такого человека, как вы.
Подарок он все-таки не принял…
В голову настойчиво лезло все, связанное с Тосей. На третьем курсе над ним подшутили ребята — передали записку от девушки. Он сразу заподозрил подвох, но почерк, манера письма были явно женскими. Там было написано: «Я вас давно-давно знаю. Если хотите познакомиться, приходите в воскресенье к театру. Я буду стоять справа у входа, в руках у меня будет книга». Идти он не хотел, но в последний момент быстро собрался и побежал. Справа у входа в театр стояли пять человек из его взвода, в том числе Васятка Петров. Все держали в руках по книге, Было стыдно. В тот же вечер он написал об этом Тосе. «Вот тебе пример мужской верности. Я нисколько не лучше других. Не верь мне больше». Тося ответила: «Дурачок. Знакомься на здоровье. Может быть, найдешь лучше меня».
Операция длилась уже два часа. Сидеть неподвижно и предаваться для отвлечения воспоминаниям он больше не мог. Если все идет нормально, то такой специалист, как Вася, должен заканчивать операцию. С другой стороны, если бы что-то было не так, началась бы суета, беготня, а за все время, кроме санитарки, из операционной не вышел и не вошел в нее ни один человек.
Миша спустился в вестибюль, позвонил сыну. И снова медленно поднялся наверх.
…Еще издали, не наклоняясь к ране, он заметил, что легочная артерия напряжена, не пульсирует. «Значит, диагноз правильный, — с облегчением подумал Василий Прокофьевич. — Парадокс, что студенту поставить диагноз намного легче, чем профессору, на сто процентов соответствует истине».
Уже был случай, когда вот так же, как сейчас, он шел на эмболию, а у больного оказался инфаркт задней стенки сердца. Сердце остановилось и ничем, абсолютно ничем не удалось заставить его сокращаться вновь.
Когда столько раз делаешь одно и то же вмешательство, движения становятся почти автоматическими и можно позволить себе немного отвлечься, подумать о чем-нибудь, не относящемся к операции.
Он вспомнил Софью Николаевну. Что, интересно, она подумала, не дождавшись его у входа в кафе? Что струсил, испугался? И вообще зачем он назначил ей свидание? Столько лет держался и вдруг ослаб. Не зря Анюта ревнует его. Было бы побольше времени, наверно, завел бы какую-нибудь интрижку. Может быть, этот постоянный дефицит времени и способствует прочности семейной жизни? Месяцев восемь назад, устав предельно, он вырвался на несколько дней в деревню к знакомому агроному, бывшему пациенту, чтобы, немного отдохнуть. Почему-то плохо спалось тогда. Просыпался среди глухой ночи, прислушивался. За окном слышался шелест листвы и веток. Он не понимал, что будит его, лишает сна. То ли внутреннее беспокойство за дела института, то ли собачий лай, то ли громкое чмоканье грязи под ногами позднего прохожего. Он вставал, осторожно, чтобы не разбудить хозяев, выходил на крыльцо. Внизу, в лощине, негромко шумела река, над тополями низко висели звезды. На третий день он вернулся в Ленинград…