Доктора флота
Шрифт:
Хорошо бы сейчас на рыбалку, но, как всегда, некогда да и ловить стало негде. А любовь к рыбной ловле сохранилась с детства. Особенно если с бреднем, и чтобы рыбы было много… Вчера в «Ленинградской правде» он прочел сообщение о смерти генерал-майора Татаринцева. Того самого Татаринцева, который держал в страхе не одно поколение курсантов военно-морских училищ. Василий Прокофьевич вспомнил, как Татаринцев спросил у дежурного по курсу старшего военфельдшера Мясищева: «Вы кто — дежурный или сторож? Если сторож, то где ваша колотушка?»… Интересно, чем занимается сейчас Анюта. Наверное, как всегда в этот час, болтает по телефону. Он терпеть не может
Чем ближе он подходил к легочной артерии, тем обильнее становилось кровотечение. Ассистенты едва успевали высушивать операционное поле. Василий Прокофьевич ловко отжал край легочной артерии инструментом Сатинского, затем скальпелем рассек ее. В образовавшееся в стенке артерии отверстие длиной около сантиметра он вставил стеклянную трубочку, соединенную с вакуум-отсосом и начал осторожно шарить по обеим ветвям.
Года два назад, когда он делал эту операцию впервые, он не рискнул просовывать трубку в сосуд более, чем на три-четыре сантиметра. Сейчас же свободно продвигал ее и на десять и даже на пятнадцать сантиметров. Наступила та, главная часть операции, которая должна была спасти больную, — извлечение тромба. Трубка шипела, как змея, всасывая воздух, но тромба в ней не было.
Василий Прокофьевич упрямо шарил уже минуты три, а может и больше. Тромб, если только он закупоривал просвет, должен был выскочить, но, странное дело, он не выскакивал.
«Попробуем сунуть еще глубже», — успел подумать Василий Прокофьевич и внезапно увидел тромб, летящий по трубке в банку вакуум-отсоса.
— Есть! — обрадованно закричал Котяну.
— Покажи, Федя, — попросил Василий Прокофьевич.
Котяну осторожно извлек тромб и положил на салфетку. Тромб был огромный — сантиметров десять длины, толстый, вишневого цвета с беловатыми перегородками.
— Сутки с такой сосиской жила, молодчина, — удивленно сказал Василий Прокофьевич, продолжая рассматривать тромб и качая головой. — Ума не приложу, как ей удавалось дышать.
— Недаром говорят, что мы, женщины, народ выносливый, — улыбнулась доцент. Своей деловитостью и сдержанностью она все больше нравилась Василию Прокофьевичу. — Смотрите, профессор, как больная на глазах розовеет.
Действительно, едва в легкие начала поступать кровь, у Тоси стала исчезать с кожи синева, ровнее делалось дыхание.
Именно в этот момент торжества медицины с артерии соскочил инструмент Сатинского. Кровь хлынула так сильно, что мгновенно залила операционное поле, ее брызги попали на маски и лица хирургов.
Василий Прокофьевич потерял отверстие в артерии, которое собирался зашивать. Но он не стал суетиться, нервничать, а спокойно наощупь отыскал отверстие в артерии и заткнул его своим толстым пальцем. Рану высушили, артерию снова отжали, а затем атравматической иглой с пропиленовой нитью он не торопясь наложил несколько ровненьких аккуратных швов. Таких сосудистых швов, словно сделанных машиной, не мог бы сделать никто, даже самая искусная белошвейка.
Минут через сорок, когда сначала перикард, а потом вся рана были послойно зашиты, Котяну извлек из трахеи и бронхов остатки крови и слизи и перевел больную с управляемого на обычное дыхание, и она задышала почти совсем ровно. Василий Прокофьевич вспомнил о Мише.
Он сбросил в таз грязные перчатки, снял маску и, как был, в калошах и фартуке, выглянул в пустой коридор.
— Все нормально, старик, — сказал Вася подбежавшему Мише. — Вытащили вот такой тромбище. — Как старый рыбак, он почти вдвое увеличил его длину. — Дышит сейчас, как младенец. Пойдем, покажу.
— Спасибо, — тихо сказал Миша, чувствуя внезапную слабость в ногах и опять не в силах сдержать хлынувших из глаз слез. — Надо позвонить сыну.
— Кстати, где тут у вас можно спокойно поужинать? Мы ведь не обедали сегодня.
— Рядом ресторан, — сказал Миша, уже взяв себя в руки. — У меня там знакомая официантка.
Глава 1
ВЫСТРЕЛ
Видно, не везет тебе в любви…
Благодаря усилиям доцента Малышева сложный внутрисуставной огнестрельный перелом у старшего сержанта Щекина зажил быстро и гладко. Функция плеча и левой руки восстановилась полностью. Правда, когда Пашке было нужно, он надевал на руку белоснежную марлевую косынку и так разгуливал по Академии и по городу. Это было эффектное зрелище — стройный моряк с рукой на перевязи, на груди которого скромно поблескивала медаль — «За отвагу», задумчивые, устремленные вдаль синие глаза, неспешная, чуть расслабленная походка.
Само собой разумеется, Пашка был освобожден от всех спортивных соревнований, занятий физподготовкой, любимых начальством, и утомительных кроссов. Иногда, чтобы размяться, он заходил в тесный спортзал, где стояли гимнастические снаряды, и делал на турнике «склепку». Болей в руке при этом не было.
— Когда не по приказу, а в свое удовольствие, — смеялся он, — совсем, Мишка, другой коленкор.
Шел 1943 год. Каждый день радио приносило радостные новости. Наши войска освобождали все новые и новые города. Двадцать пятого июля газеты напечатали сообщение, что в Италии смещен и арестован союзник Гитлера Муссолини. Эти сообщения «В последний час» заставляли забывать о трудностях военного быта, многочасовом изнурительном рабочем дне, скудной кормежке.
Занятия на третьем курсе тоже шли успешно. Слово «Сталинград» все еще не сходило с газетных и журнальных страниц и было свежо в памяти, большинство академических преподавателей на фронте не были, и командир взвода старший сержант Щекин в девяноста пяти случаях из ста мог рассчитывать на их снисхождение.
В начале августа ему неожиданно пришло письмо от матери. Паша писал ей трижды, но ответа не получил и решил, что мать погибла в блокадном Ленинграде. Оказывается, на ее долю выпала целая одиссея. Больную дистрофией, истощенную до предела, ее эвакуировали через Ладогу в Среднюю Азию. Почти полгода мать валялась по больницам, потом стала работать в колхозе. На ее запрос о сыне из Академии ответили, что курсант Павел Щекин сражается на фронте. Месяц назад мать вернулась в Ленинград на свою фабрику. Дом их остался неповрежденным, живет она в старой квартире. Пашка обрадовался письму, дал прочесть его Мише. Решил, что если будет практика, то обязательно поедет в Ленинград.