Долгая дорога домой
Шрифт:
— Я его не убивал, — повторил граф, — и суд разберется. Пошли.
— Да, пан Ежи…
* * *
Дальнейшее было проще простого. Он вышел пешком из поместья и дошел до ближайшего селения. Там он и сдался местному исправнику, пришел и сказал, кто он такой. Через час его забрала приехавшая из Варшавы на трех машинах группа. Полиция, равно как и другие системы власти, на тот момент еще работала…
1 июля 2002 года
Где-то в Туркестане
Операция «Литой свинец»
Оперативное время минус ноль часов пятьдесят минут
Все было готово, проверено и перепроверено. Все те, кто должен был находиться на своих местах — находился на
Первым в воздух поднялся тяжелый беспилотный бомбардировщик, у которого по причине секретности не было даже названия, в документах он проходил, как некое «Изделие-2010». Погода в месте запуска в Прилуках была прекрасной, и ничто не помешало тяжелому самолету-носителю поднять огромное летающее крыло на высоту старта. Отстыковавшись, «2010» начал самостоятельный полет, неся в своем чреве две ракеты «Росомаха», которые разрабатывались специально под бомболюк этого бомбардировщика, весили несколько тонн и могли поразить цель, находясь на удалении до пятисот километров от нее. В крыльевых бомболюках ждали своего часа два проникающих планирующих боеприпаса весом в одну тонну каждый, один со спутниковым наведением на цель, второй — с комбинированным, телевизионно-радиолокационным. До рубежа старта этому самолету предстояло преодолеть не одну тысячу километров.
Еще ночью, на аэродроме «Мары-северный», одном из ближайших к границе аэродромов, инженеры готовили к применению «бродячий цирк», так называли в шутку это подразделение. В бродячем цирке было собрано на данный момент восемь аппаратов «Ворон-5» и шесть аппаратов типа «Скат», специально подготовленных для сегодняшней миссии — проверка новой техники боем. Два из них так и остались в варианте подавления ПВО, неся на своем борту станции РЭБ и ракеты ПРР, четыре — несли смешанный груз, корректируемые авиабомбы типа КАБ-500 и КАБ-100 и по одной бомбе ОДАБ-500 или ОДАБ-250. Больше всего надежды было на них — объемно-детонирующие авиационные бомбы, так называемые «вакуумные боеприпасы», могли уничтожать живую силу противника в укрытиях и вызывать сильнейшие пожары. А на джелалабадском рынке было чему гореть. Впрочем, у «Скатов» и у «Воронов» цели были ближе, на Джелалабад должна была пойти совсем другая машина и нанести по нему куда более сильный удар, чем это могли сделать аппараты с боевой нагрузкой в шестьсот килограммов или две тонны.
Примерно в четыре тридцать по санкт-петербургскому времени от земли оторвался тяжелый самолет ДРЛОУ, среди пассажиров которого был наследник престола, соизволивший лично принять участие в операции. И хотя ни один человек не посылался им в бой, ни один человек не подвергался риску для жизни — присутствовать лично на ПБУ [48]операции от него требовала офицерская честь. Ну и любопытство, конечно.
В пять двадцать по санкт-петербургскому времени на рабочей частоте прозвучали два слова — «Литой свинец». Сигнал к началу операции.
Один за другим техники выкатили на взлет беспилотные самолеты, они были намного легче обычных самолетов, и для выкатки использовали обычные автомобили, не тягачи. После получения сигнала — один за другим — аппараты поднялись в воздух.
Афганистан, Баграм
Операция «Литой свинец»
Оперативное время минус девять часов восемь минут
Британцы, как это и полагается военным, вставали рано — горнист сыграл подъем в шесть ноль ноль по-местному. Подъем касался всех, даже принца королевской крови — выругавшись про себя, принц в числе прочих солдат Ее Величества отправился в душевую — и раковин, и душевых кабин всегда не хватало. Он чувствовал себя усталым и разбитым, и майор вчера чуть ли не силой отвел его к врачу. Осмотр результатов не дал — видимо, начиналась вторая фаза привыкания.
Вечером они сидели с майором на бетонке — рискуя, но на это им было наплевать, — и майор все объяснил. У тех, кто попадает сюда, процесс выживания здесь и адаптации к местным условиям проходит четыре стадии. Первая стадия — это любопытство. Афганистан по-своему красив и по-своему величественен. Просто удивительно, что такому нищему и такому беспокойному краю Аллах дал такую природу. Северный Афганистан — это прежде всего горы, величественные, повидавшие и моголов, и Искандера Двурогого, целые горные хребты, переходящие один в другой. А между гор — долины, в которых кипит жизнь, в которых люди строят кишлаки и пытаются выращивать себе на пропитание опийный мак, чтобы продать его и купить муки. Бо#льшая часть посадок опийного мака сосредоточена не здесь — на юге, в провинции Кандагар, там по весне все долины покрываются алым, а летом, когда идешь по ним, даже просто идешь без скребка, чтобы собирать опийное молочко, — кружится голова. Есть посадки и на Востоке, в провинции Нангархар и дальше, там субтропики и на большей части провинции есть вода от реки Кабул и других, спускающихся с гор речек, там выращивают не только опийный мак, но и оливки, апельсины, там растут даже пальмы. А на севере — жесткий и суровый климат, зимой морозы, здесь больше сажают коноплю, которая вообще-то сорняк и ухаживать за ней особо не надо. Но и здесь — поднимись на вертолете, пролети горными склонами и долинами. Нет, не летом, летом природа здесь уныла и безжизненна, склоны гор выжжены беспощадным солнцем, как паяльной лампой. А вот весной, когда зеленеет все — вот тогда, в те самые дни, ты увидишь то тут, то там алые вымпелы маковых полей, словно символы беды, угнездившиеся на склонах. Опийный мак — это и жизнь, это и беда Афганистана.
И тот, кто приезжает сюда в первый раз, — поначалу ему здесь все кажется красивым и величественным, что-то вроде вылазки в горы в экстремальных условиях, горного курорта. Но все это — до первого обстрела и до первого британца, погибшего на твоих глазах. В отличие от того, что писали досужие журналисты из желтой прессы, здесь гибло не так-то много британцев, если разобраться, все-таки долгие годы войны научили тех, кто здесь служит, принимать меры предосторожности, защищаться от ударов и наносить свои. Но каждый погибший британец — это погибший британец, еще один сын туманного Альбиона, убитый в далеком краю дикарями, и каждая такая потеря была настоящей, еще одной каплей крови из жил империи. Когда ты это осознавал, у тебя начиналась вторая стадия привыкания — депрессия. Опытные командиры хорошо знали, когда она начинается, и всегда приставляли сержантов и унтер-офицеров присматривать за новичками, потому что в такой ситуации можно наделать глупостей и даже покончить с собой. Депрессия — это когда тебе все не так и все раздражает, и невинная подколка в столовке может перерасти в жестокую драку, в том числе и со своим лучшим другом. Ты не понимаешь, зачем ты здесь, и зачем здесь все, кто тебя окружает, и какого черта вообще здесь происходит. Но служба идет — патрулирование, рейды, обстрелы, засады, — и тогда в тебе просыпается ненависть, ты готов залить весь этот мир, грязный, опасный и жестокий, напалмом, отомстить за жестокость еще большей жестокостью. Каждый афганец, встретившийся тебе на пути, виноват в том, что происходит с тобой, он и никто другой. Убей его, убей остальных — и все это кончится, и ты вырвешься из этого ада, из этой грязи и вернешься в нормальную жизнь. Офицеры-подонки, а такие есть в любой армии, подмечают, когда у человека это состояние — и посылают его в таком состоянии на опасные задания, потому что в таком состоянии солдат пойдет и не будет жалеть ни себя, ни других, он останется за пулеметом, когда все отступили, и будет выкашивать озверевших духов, пока пуля не прервет его жизненный путь. Порядочные офицеры, наоборот, стараются держать солдат в таком состоянии подальше от передовой.
Но если ты выжил до сих пор — ты приобретаешь, как ни крути, боевой опыт, опыт, оплаченный потом, слезами, а иногда и кровью. Ты уже знаешь — как идти в колонне, чтобы не подорваться, как реагировать при обстреле, как вести себя при зачистке, чтобы не нарваться на гранату и растяжку. Ты становишься профессионалом, и тебе уже на все наплевать. Ты с кривой усмешкой выслушиваешь слова командира о родине, о долге, о чести — и идешь дальше воевать. Потому что нет больше для тебя ни родины, ни долга, ни чести, а есть вон та горушка, с которой обожает постреливать снайпер, и с этим надо что-то делать. Есть колонна, которую надо протащить ущельем, и желательно без потерь. Есть пацаны во взводе, которых надо вернуть домой живыми. Есть война, в которой ты участвуешь и не задаешь никаких вопросов. Вот и все, что у тебя остается к этому моменту.
Принц Николас молча выслушал старого волка из САС. Потом они долго сидели бок о бок и молчали…
— И какая у меня стадия, сэр? — наконец спросил принц.
МакКлюр усмехнулся:
— Это ты мне скажи, капрал.
Принц снова долго молчал. Потом начал говорить — и горечь, которая была в каждом его слове, заставила содрогнуться даже старого сасовца.
— Знаете, сэр, мне в детстве родители уделяли мало внимания, и я был очень одиноким. Конечно, у меня было сколько угодно нянек и воспитателей, но это все не то. Все не то… Я брал книгу у бабушки в библиотеке, чаще всего брал сам, ни у кого не спрашивая совета, садился где-нибудь, чтобы никто мне не мешал, и читал. Так получалось, что больше всего мне нравились книги о войне. И о приключениях. Я читал про колонизацию Африки. Про речную войну [49]. Я читал про Крымскую кампанию — «Вперед, кавалерия, вперед, долиной смертной тени» [50]. Мне нравилось читать про войну, я мечтал стать военным и воевать, нести свет угрюмым племенам и все такое. Глупо, да, сэр? Но это так. Я думал, что все будет не так, как сейчас. Что мы будем пытаться что-то сделать и изменить что-то к лучшему. В конечном итоге мы всегда что-то меняли к лучшему на тех землях, где мы были. А здесь мы — просто воюем. Да, сэр — просто воюем.