Долгий сон
Шрифт:
— Это как понимать — «не всерьез»? — язвительно передразнил он.
— По своей воле никогда не выдавала, — объяснила она. — А когда зайдешь в магазин купить чего-нибудь, обращаются как с белой, и пусть, я не запрещаю. Начнешь объяснять, выйдет себе дороже… В общем, сам знаешь.
— Не знаю и знать не хочу.
— Ладно тебе, Пуп!
— Не говоришь, что белая, но и про то, что черная, тоже помалкиваешь, выходит? — Ему хотелось задеть ее побольней.
— Пойми, Пуп. Для меня так проще, вот и все. Не скажешь,что цветная, принимают за белую, — нехотя сказала она.
— Вот ты и не говоришь,да? —
Ее щеки залились гневным румянцем.
— Что же мне, по-твоему, делать? Объявление на себя повесить: Я — ЦВЕТНАЯ?
— Ладно, все, — процедил он.
— Что это с тобой, мой золотой?
— Сказано тебе, все, — отрезал он.
— Не злись на меня, Пуп.
— Да кто злится. — Он немного смягчился от ее просительного голоса.
— Когда знают, что я — не белая, со мной обращаются в точности как с тобой, — сказала она.
— Только не мужчины, — не удержался он.
— Да, правда, — согласилась она. — Мужчины меня оскорбляют на улице. — Она говорила без гнева, с задумчивым выражением в глазах.
Поток машин стал плотней, и Рыбий Пуп сбавил ход — машины шли в два ряда, и в каждой сидели белые. Рядом с ними оказался большой черный «бьюик», и Рыбий Пуп увидел, как разглядывает их с Глэдис сидящее в нем белое семейство.
— Глядите, чтоб у вас глаза повылазили, — пробормотал он.
— Не надо, Пуп, не обращай внимания.
Передняя машина проехала вперед, он двинулся следом и стал рядом с белым мужчиной, сидящим в «форде». Мужчина с любопытством высунул из окна голову, и на миг, точно из полузабытого сна, перед Пупом возникло видение: окровавленное лицо белого, которого в далекий летний день придавил к земле в придорожном лесу опрокинувшийся «олдсмобил», — он в упор, не мигая, ответил на взгляд белого мужчины, сидящего в «форде», и видение растаяло.
— Откуда едете? — бесцеремонно спросил белый.
— Из Китая! — презрительно бросил ему Рыбий Пуп и, не дожидаясь, пока он опомнится, рванул вперед.
— Ловко отбрил! — смеясь, крикнула ему Глэдис.
Проклятье… Что тут смешного, черт подери! Неужели ей непонятно, что этот белый хотел установить, вправе ли он вмешаться, поднять на него толпу? Неужели она не знает, что черному достаточно проехать в машине рядом с женщиной такого цвета, как она, чтобы его могли убить? Или для нее это все детские забавы? Надо, видимо, просветить ее кое в чем, растолковать ей, каков счет в поединке черных и белых. Они мчались сейчас по окраине города, мимо зеленых газонов, на которых виднелись особняки белых богачей.
— Заедем к Генри, выпьем чего-нибудь, — предложил он.
— Давай, — сказала Глэдис.
Генри содержал самый известный в Черном поясе бар, но в этот предвечерний час там было почти безлюдно. Они сели за столик в углу. Рыбий Пуп посмотрел на свою спутницу. Он собирался взять эту женщину целиком на свое попечение, однако придется на многое открыть ей глаза, придется заглянуть ей в душу и выяснить, как она все-таки смотрит на отношения между белыми и черными. Может ли быть, чтобы она не знала, что он должен испытывать? Чтоб не догадывалась? Или знать-то знает, да не придает значения?
— Глэдис, как ты смотришь на белых?
— О чем это ты?
— По-моему, я тебя ясно спросил…
— Пуп, они — белые,и больше ничего, — ответила она искренне.
В эту минуту ему открылось, что, в сущности, он, чернокожий, по образу мыслей стоит ближе к белым, чем когда-либо будет стоять она, хотя она и белей его по цвету кожи. Глэдис недоставало воображения, чтобы подойти к себе, к жизни, которую она ведет, с теми мерками, какие применяют к черным белые люди, какие они применили на деле по отношению к нему, — мерками, которые ему хорошо известны. В нем все восставало против того, чтобы белые расценивали его по этим меркам, их отношение порождало в нем мучительное чувство собственной неполноценности, и, чтобы доказать себе и им, что он не хуже их, он вынужден был стремиться стать таким же, как они. А между тем в самих его усилиях уподобиться белым уже таился подвох, ибо, чтобы подняться над своим положением, он должен был сперва признать и принять, что это положение существа неполноценного, низшего. Поразительно, что Глэдис ничего этого не чувствует и не сознает. По складу ума она в известном смысле куда ближе к черным,чем он, хоть внешне и похожа на белую! Он задумчиво поглядел в открытую дверь бара на улицу, где с треском взрывались шутихи и волновался под горячим дуновением ветерка американский флаг.
— Не случалось, чтоб тебя белые когда-нибудь обидели? — спросил он ее.
— Да нет. Что ты все волнуешься, Пуп?
Он остолбенел. Вся жизнь ее теперь и прежде — сплошная вереница смертельных обид, нанесенных белыми, а она преспокойно говорит: «Нет!» Это она-то никогда не видела обид от белых, она — рожденная вне брака полубелая проститутка, сама родившая вне брака полубелую дочь, которой, скорей всего, тоже суждено, когда она вырастет, родить такую же, как она, полубелую девочку, и эта девочка вырастет и тоже станет проституткой! Может быть, Глэдис просто не знает, что называется обидой? Может, ей кажется, что просто ей не повезло, а так, вообще, все устроено правильно? Он понял вдруг, что она уже сказала ему всю правду: она согласна с белыми!Они правы, она виновата! Волею случая она оказалась заброшенной по ту сторону расового барьера и, вздохнув, примирилась с этим, как будто настанет день, когда другой случай исправит эту оплошность и сполна возместит нанесенный ей ущерб. В повседневной жизни Глэдис имела возможность быть — в определенных рамках — либо белой, либо черной, и, оттого, что она могла иной раз сойти за белую, она считала правильным, что в белой части города улицы чистые, а раз у белых чистые улицы, то, стало быть, белые и правы. У белых — деньги, слово белых решает все — это ли не доказательство их правоты.
— По-твоему, они с нами обращаются правильно? — спросил он, потягивая виски.
— Пуп, что тебе о них беспокоиться, — сказала она. — Смотри, у тебя есть машина. Есть деньги. И одет ты лучше, чем те голодраные белые мальчишки возле аптеки, которые мне орали глупости…
— Ты думаешь, если есть деньги, это все? — спросил Рыбий Пуп.
— Деньги много значат.
— У моего отца есть деньги, а он живет как ниггер и держит себя как ниггер…
— Нехорошо так говорить про родного отца, — сказала она укоризненно.
— Но это правда, — упрямо сказал он. — Разве с нами обращаются справедливо?
— В каком смысле, Пуп? — спросила она, просительно глядя на него.
— Тьфу, черт, да ты что — не видишь?Мы ходим в школы для черных, их школы лучше наших…
— А, ты об этом, — сказала она тихо, просто.
— Да, об этом, — едко сказал он, зная, что ее пониманию недоступна нехитрая премудрость, на которой все построено. — И притом они, между прочим, нас убивают.