Долго ли?

Боборыкин Петр Дмитриевич

Шел он так минуты с две. На первом перекрестке кто-то обнял его сзади за левое плечо.

— Милый Лука Иванович, — заговорил мягким тенором высокий, красивый барин в бекеше с бобровым воротником и в богатой собольей шапке, все еще придерживая Луку Ивановича за плечо.

— И вы провожаете? — спросил, обративши к нему лицо, Лука Иванович. Можно было заметить, что он не намерен отвечать в тон на сладкие интонации красивого барина в бекеше.

— Да, надо же исполнить долг… Бедный Платон Алексеич… в три дня сгорел. Вы, может быть, не знаете,

Лука Иваныч: недели три тому назад он умолял меня заехать к нему в долговое; я отправился. Предложил он мне целую пьесу… Вы ведь знаете — переводил он бойко, но стих неуклюжий. Ну, вижу, человек взаперти сидит, в отчаянном положении. Выпросил у меня сто рублей… Через две недели вышел как-то из долгового, а через пять-шесть дней и душу Богу отдал.

— Да существует ли перевод-то? — спросил Лука Иванович, — вы, вероятно, уже наводили справочки?

— Существует… Но мне ли одному он его запродал? — это еще вопрос.

Слушая собеседника, Лука Иванович посматривал на его благообразную подстриженную бороду, где каждый волосок шел по кривой линии от среднего пробора и так явственно, точно волоски эти были накрахмалены.

— Будто у вас не осталось документика? — не без иронии спросил он его, отводя глаза от его бороды.

— Конечно, есть; но все-таки неприятно!.. И что это за нравы! Просто стыдно принадлежать к людям пишущим… Долговое, потом такие жалкие похороны!.. Будем надеяться, что это уже, так сказать, последний из Могикан.

— Будем надеяться, — повторил Лука Иванович, видимо тяготясь разговором.

— А ведь я у вас третьего дня был, милый Лука Иванович, — начал опять очень сладко барин в бекеше, — отдали вам мою карточку?

— Как же, благодарю… Вы меня извините, я визитами не считаюсь.

— Да к чему же, к чему же!.. Мне хотелось предложить вам… дело это еще не к спеху, а все лучше заручиться…

— Что угодно? — сухо спросил Лука Иванович.

— Вы ведь у нас едва ли не единственный, знающий по-испански. Давно у меня есть мысль издать избранный испанский театр, — знаете: Кальдерона, Лопе де Вегу и этого еще, как бишь его…

— Верно, Тирсо де Молину, хотите вы сказать?

— Именно.

— Что же? хорошее дело.

— Да-с; но вы понимаете, добрейший Лука Иванович, что теперь время тугое, книги нейдут, надо много затратить на такое издание. Вот я и хотел вам предложить, — голос его понизился и стал еще мягче, — быть главным деятелем этого сборника; работы будет вдоволь, и я вам вполне ее гарантирую хоть на два года, но так, чтобы плата за пьесу была в округу, без расчета по листам.

— Это все равно, — заметил, несколько оживляясь, Лука Иванович.

— При всем моем желании я не могу предложить вам, — он точно споткнулся и духом выговорил, — семьдесят пять, много сто рубликов…

— Сто рублей за пьесу? — вырвалось у Луки Ивановича.

— Знаю, что не красная цена; но кто же у нас будет раскупать какого-нибудь Тирсу де Молину?.. Само собою, Лука Иванович, гонорарий всегда вперед за рукопись по расчету, сколько бы ни писали, хоть пол-актика.

И он захихикал своим уже заметным брюшком, причем волосики бороды красиво вздрагивали.

Горькая черта избороздила рот Луки Ивановича. Глаза его вспыхнули, в щеках пробилась краска; но это было всего одну минуту. Лицо опять осунулось, взгляд потух, на лбу ж легли две резкие линии; он что-то сообразил.

— Значит, по рукописи? — глухо спросил он.

— О, да! Вы меня знаете!

— Я к вам зайду, мы потолкуем.

— Вот это и прекрасно! — радостно вскричал барин в бекеше, обхватив опять левое плечо Луки Ивановича, а правой рукой силился дать ему рукопожатие. — Я всегда вас считал одним из редких по порядочности!..

Он даже испустил вздох, видимо облегченный результатом сделки.

— А, кажется, дождичек собирается? — заметил вдруг Лука Иванович, желая переменить разговор.

Красивый барин с тревогой взглянул на небо.

— Неужели дождик?.. Скорее крупа пойдет… холодно ужасно! А я, как нарочно, в меховой шапке.

Он инстинктивно схватился за свои соболя.

— Вам неопасно, — продолжал в первоначальном суховатом тоне Лука Иванович, — ведь это, поди, ваши? — спросил он, указав на пару караковых синего купе. — Больше у кого же будет здесь карета?

— Мои, мои, — напряженно улыбаясь, ответил красивый барин, скрывая под улыбкой неприятное движение, вызванное вопросом Луки Ивановича.

Дроги подъехали уже к кладбищу.

— Вы думаете оставаться до спуска в могилу?

Вопрос этот вызвал Луку Ивановича из раздумья.

— Да, а вы?

— Я только побуду при отпевании… дела у меня множество сегодня… корректур навалено!.. А, кстати, вон еще нужный человек. Жду вас, милейший Лука Иванович, хоть завтра же.

Он приподнял соболью шапку и скорыми шагами стал кого-то догонять.

"Что, брат, — обратился Лука Иванович внутренно к самому себе, — много ты выиграл, что на генерала Крафта больше не работаешь? Этот вон — гражданский издатель, свой брат, а стоит пятерых военных!.."

Дроги подъехали к паперти. Лука Иванович ускорил шаг…

XXXI

В пустой церкви лениво тянулось отпевание. У входа и вдоль окон стали провожавшие покойника. Некоторые из них выходили во время службы на паперть, гуляли по подмосткам и опять возвращались.

Оглянувшись, Лука Иванович заметил в углу какую-то молодую девушку в платочке. Она точно пряталась от всех и тихо плакала. Барыня в черном, ехавшая на пролетке, крестилась чопорно, стоя по левую руку от гроба: она представляла собою как бы семейство покойного.

— Кто это? — спросил, указав на нее головой, один из провожавших у стоящего около него знакомого.

— Не знаю, право; кажется, квартирная хозяйка… У него ведь родных нет… Жена… — он досказал что-то на ухо.

— А вот та, в платочке? — продолжал первый.