Долго ли?
Шрифт:
Лука Иванович пришел в такое смущение, что даже схватился за шапку. Но это было только на одно мгновение. С ним заговорили и не дали ему предаваться дальнейшему малодушию.
— Вы к Елене? — спросила она весело, оглядывая его и громко дыша. Щеки ее так и пылали. Над большими серыми глазами довольно резко выступали очень густые брови. Крупная верхняя губа заметно оттенена была пушком.
— Да-с, — проговорил Лука Иванович и положил опять шапку на диван.
— Вы ее видели?.. Ах, извините, я вас не прошу садиться! Пожалуйста.
Она сама села, но
— Или она еще не выходила, так я пойду ей сказать?
— Ваша кузина сейчас придет, мы с ней виделись, — выговорил он уже солиднее.
— А вы знаете, кто она — моя кузина?.. Значит, мне не нужно вам представляться… Я очень рада, что вы посетили Елену. Вы, может быть, мне не верите, что Елена, точно нарочно, не хочет меня знакомить ни с одним писателем.
— Да оно, может, и лучше.
— Почему же? Это, должно быть, очень забавно? Только вы вот увидите, она придет и надуется. Ей неприятно будет, что я помешала ее авторским… confidences. [3] А ведь она пресчастливая, не правда ли?
Лука Иванович, совсем приободрившись, ответил с улыбкой:
— Пожалуй, и так.
— Пресчастливая! Ночей не спит; а днем все ходит из угла в угол и на кусочках бумажки все записывает, все записывает. Лицо у ней так и горит. Руки дрожат в нервной ажитации. Все у ней назревает, назревает сюжет, а потом вдруг начнет метаться, когда ей что-нибудь не дается. Мучится, бедная, вся позеленеет. Зато как рада, когда у ней все это прояснится. И тогда пишет, как я говорю, запоем! Скажите, разве она не счастливая?
Note3
Здесь: откровениям (фр.).
Вопрос этот вылетел так же стремительно, как и все предыдущие фразы. Но когда Лука Иванович взглянул на говорившую, он тотчас же заметил резкий контраст между этими пышущими щеками и почти убитым взглядом, ни на что не глядевшим.
— Вы ей, стало, завидуете? — спросил он совершенно серьезно.
— Да, — послышалось в ответ, в сопровождении весьма явственного вздоха.
С большой тетрадью в руках вернулась знакомая Луки Ивановича и, как только увидала свою кузину, заметно съежилась и припрятала даже тетрадь под мантилью.
— Я вам мешать не стану, — заговорила ее кузина, вставая. — Пожалуйста, Елена, не сердись на меня: я бы не приехала домой так скоро, да погода испортилась. Гостиная к твоим услугам. Я переоденусь и уеду. Только, вот видишь, судьба тебя и наказала: я без твоей рекомендации познакомилась с настоящим писателем. — Обернувшись в сторону Луки Ивановича, она прибавила:
— Вы — мой гость. Дней у меня нет, но я всегда бываю дома…
— Когда не выезжаешь, — заметила девица Гущева, — а пропадаешь ты по целым дням.
— Вот видите, какая она язвительная, — рассмеялась кузина. — Говорят, кто счастлив — тот добр, а кто счастливее Елены — и такая злая!
Не дожидаясь ответа, она очень ласково поклонилась гостю и бойкой молодой походкой вышла из гостиной.
— Вы познакомились? — спросила девица Гущева, как будто с смущением.
— Поговорили.
— И как же нашли мою кузину?
— Да, мне кажется, жизни в ней больше, чем…
— Чем в ком?
— Да не в обиду будь сказано, нас вот с вами взять, хоть вы и храните в себе священный огонь. Таково уж, видно, звание наше! А кузина ваша пришла на несколько минут, — и свежим воздухом запахло. Вы извините, я вам так откровенно говорю… по-товарищески.
— Конечно, конечно, я и не думаю обижаться.
— Зачем же обижаться? Вы меня спросили о моем впечатлении, я вам и сказал его.
— А знаете ли, Лука Иваныч, что я вам скажу про живую натуру, какою вы считаете мою кузину? Она ведь совсем не то, чем вам показалась.
— Быть может. Я — не романист, но если вы и правы…
Он остановился и спросил:
— Как вас звать? научите, пожалуйста.
— Елена Ильинишна, — с некоторым нетерпением назвала девица Гущева.
— Так вот, Елена Ильинишна, как я думаю: если б даже ваша кузина была и совсем другой женщиной, — и то хорошо, что она обманывает, так сказать, своей жизненностью. Это не всякому дается.
Елена Ильинишна пододвинула к нему кресло и стала говорить тише:
— Я бы очень рада была, чтобы Юлия поближе познакомилась с вами, но вряд ли она способна на беседу с серьезным человеком… не хочу злословить, да она и позволяет говорить себе в глаза правду.
— Ах, Елена Ильинишна, не довольно ли серьезных-то бесед. Этак глядишь — и прожита жизнь в нестерпимой скуке.
Он даже махнул рукой. Этот жест заставил Елену Ильинишну опустить глаза и принять огорченное выражение.
— Право, — заговорила она не то обиженным, не то просительным тоном, — мне не хочется вас беспокоить и читать вам: вы совсем не в таком настроении.
Ему очень захотелось успокоить ее и заставить прочесть со вкусом отрывок, но у него что-то недостало на это уменья. Елена Ильинишна сидела в съеженной позе, обдергивая свою мантилью, из-под которой торчал сверток.
— Начните, — выговорил он наконец.
— Нет уж, я в другой раз, теперь нам могут опять помешать.
И точно, в гостиную вошла кузина, очень скоро переменившая свой туалет.
— Вы еще не читаете? — спросила она громко.
— А почему ты думаешь, что мы собрались читать? — тревожно возразила Елена Ильинишна.
— Вот у тебя манускрипт в руках.
Она сделала такое движение головой, что Лука Иванович невольно усмехнулся.
— Пожалуйста, — обратилась к нему кузина, — успокойте ее. У ней все бесконечные сомнения. Я уже вам говорила, что она ночей не спит над одним словом.
— Как же это ты успела? — почти сконфуженно выговорила Елена Ильинишна.
— И еще много кой-чего. Сердись — не сердись, Елена! Ведь я за себя хлопочу. Я тебя успокоить не могу. Ты моему вкусу не веришь. Чем скорее будет чтенье, тем для меня лучше.