Долгое дело
Шрифт:
— Вам не кажется, что вы слегка нахальны?
— Нет, я слегка инспектор уголовного розыска.
— И хотите меня оштрафовать за переход? — предположила она.
— Нет, хочу поговорить.
— А удостоверение?
Она ещё раз его осмотрела, уже внимательно и с интересом, и ещё раз убедилась, что это не инспектор: высокий, в замшевой куртке, в красном банлоне и коричневых искристых брюках. Хочет познакомиться, может быть, из-за тех же ямочек да импортной шляпки.
— Обычно, Нина Алексеевна, мне верят без удостоверения.
— Она стала как вкопанная, сразу поверив, что перед ней работник
— Что-нибудь случилось?
— Ровным счётом ничего.
Повестками он старался не вызывать, чтобы люди не пугались. Старался не ходить к ним на работу и никого там не полошить. Без нужды не беседовал в квартирах. Встречался вот так, как сегодня, на уличном перекрёстке. Где-нибудь в скверике, у кинотеатра, в столовой, случайно, между прочим, с шуточкой, потому что все эти люди к преступлениям не имели никакого отношения. И всё-таки они настораживались, как вот эта Нина Алексеевна с ямочками. Настораживались, боясь дурной вести, — ведь милиция не только первой узнаёт о преступлениях, но и первой сообщает о потерпевших.
— Мне даже стало не по себе…
— Всего один вопрос.
Инспектор подумал, что однажды — точнее, после дождичка в четверг — он кому-нибудь объясниться в любви. Хорошо бы вот такой же, с ямочками. Впрочем, можно и другой. И неужели та, другая, тоже испугается?
— Нина Алексеевна, вы недавно брали деньги с книжки…
— Это же наши с мужем трудовые.
Она улыбнулась, но симпатичных ямочек не вышло, словно их замазали. Инспектор удивлённо примолк. Вот и объяснись в любви после дождичка в четверг. У невесты ямочки будут, а у жёны пропадут. Неужели все девичьи ямочки слизывает вопрос о деньгах?
— Я не сомневаюсь. Меня интересует другое. Пойдёмте, что же мы стоим…
Они пошли, как мирная парочка.
— Нина Алексеевна, вы были в ювелирном магазине?
— Да.
— Число помните?
— Ну нет…
— Что-нибудь купили?
— Аметистовые бусы.
— И у вас не оказалось с собой денег, и вы ходили за ними в сберкассу?
— А откуда вы знаете?
— Сидел под прилавком.
К инспектору прилила та нервная сила, которая рождалась сама от проблесков удачи. И тогда он, Петельников, как бы выпадал из самого себя, потому что начинала вести эта нервная сила.
— Покупателей было много? — спросил он, видимо, слегка напряжённее, потому что она глянула сбоку.
— Не очень.
— А в отделе бриллиантов?
— Всего одна женщина.
Если бы пойти быстрее, то скорость слегка бы угомонила эту нетерпеливую чёртову силу. Но ведь с женщиной не пойдёшь.
— Почему вы это запомнили?
— Она была одна, мерила перстень с бриллиантом…
— И?.. — спросил он, потому что Нина Алексеевна как-то не кончила фразы.
— Меня удивило, что у неё на пальце уже есть точно такой же перстень.
— Вот как? — вырвалось у инспектора.
Вот так. Всё предусмотрено. Её даже нельзя было бы взять на месте: мол, перепутала перстни. А он становится нервным, как Рябинин. Он становится каким-то эмоциональным, противным.
— Ну, а дальше?
— Потом она ушла, вроде бы не купила. А я побежала в кассу…
— Последний вопрос: узнаёте эту женщину?
— Конечно. Такие запоминаются.
— Теперь просьба. Зайдите, пожалуйста, завтра в прокуратуру. — На листочке он написал адрес и номер кабинета Рябинина.
— И всё? — спросила она с неожиданным разочарованием.
Петельников знал, почему спросила: потому что он сделался эмоциональным, противным.
— У меня есть одно предложение и один совет.
Она ждала их, советов и предложений, которыми, как ей казалось, этот инспектор был набит.
— Я уполномочен министром МВД СССР поцеловать вас в одну из ямочек.
— Очень мило, если учесть, что мы стоим под окнами моего дома.
— Тогда примите совет: научитесь улыбаться так, чтобы ваши бесподобные ямочки не пропадали.
Из дневника следователя.
Сегодня я весь день хулиганю. Позвонил Демидовой и спросил, почему курносые люди есть, а гусьносых нет. Базаловой сказал, что в продаже появилось детское мыло с начинкой, дабы ребёнок, добираясь до начинки, чаще мылся. Петельникову послал через канцелярию РОВД официальное задание жениться к первому сентября сего года. В троллейбусе ввязался в разговор двух старушек, когда одна сказала, что организму необходимы белки, жиры и углеводы.
— И шкварки, — добавил я.
Во дворе удивился большой лохматой собаке. Её хозяин меня вразумил:
— Это же колли!
— Знаете, очень похожа на васси.
У Штрауса есть вальс, кажется, с жизнелюбивым названием «Вино, женщины и песни». Так вот, я несу бутылку шампанского. Со мной будет женщина. И сейчас уложу в портфель пластинку с песнями ансамбля не то «Самосады», не то «Самопалы».
Добровольная исповедь.
Стала я врачом-эпидемиологом с высшим образованием, а со временем стала и солидной дамой.
Высшее образование… Разумеется, специальность я получила. А при чём тут образование? Если откровенно, то как была бабой, так бабой и осталась. С изыском, конечно…
Рябинина душила радость.
Что он болтает? Слова-то несовместимые… Хорошим не душат. Говорят, что радость распирает. Но вот его душила какой-то взвинченной силой. Интересно, кто первый сказал — злоба душит? И пошло, пошло… Злоба не душит. Она больше трогает разум, а тот умеет держать себя в руках — он взвешивает и рассчитывает. Радость же ложится на сердце, которое безрассудно колотится, захлёстывая жаром и разум, и волю, и щёки.
Он вышел из парка, и другой запах, яблочный, перебил цветы и травы. На углу высился штабелёк реечных ящиков, завихренный белыми стружками. Первые, ранние яблоки. Рябинин расстегнул портфель и купил их две весовые тарелки. Самое крупное, яркое, немытое, он проколол зубами со звонким хрустом. Под бордовой кожицей розовела мякоть — вкус ананаса…
Яблочный дух заполонил кабинет. Работать было невозможно. Он мешал, этот яблочный дух. От него тоже кружилась голова, как и в парке от политой земли, от цветов и от сквозного ветерка.