Долгое дело

Родионов Станислав Васильевич

Без стука, по-мышиному — как пролез под дверью — появился комендант:

— В буфете имеется кура по два шестьдесят пять.

— А цыпа? — пошутил Рябинин.

— Цыпа была вчера.

— Если кура-цыпа, то уж тогда сардели и сосиси.

— Не завезли. А фрикадели будут к вечеру.

Комендант не улыбался. Только его короткий нос три раза дрогнул, уловив яблочный запах, бьющий из портфеля.

— Александр Иванович, есть вроде бы английская пословица… Съешь яблоко — и врач не нужен. Берите.

Комендант

ещё раз дрогнул носом и внушительно отказался:

— Яблоки противоречат моему организму.

Рябинин хотел узнать, каким это образом они противоречат, но Александр Иванович вдруг заявил:

— А он есть.

— Кто?

— Смысл жизни.

Рябинин невпопад улыбнулся, рискнул спугнуть страсть в этом, оказывается, впечатлительном человеке. За своими ремонтами и сметами, за побелками и шпатлевками комендант думал об их случайном разговоре на краю города у сурепного поля.

— И в чём же он? — спросил Рябинин.

— Есть смысл.

— В чём?

— Есть смысл, — упрямо повторил Александр Иванович.

— Я тоже считаю, что он есть. Но вот в чём?

— Есть и всё.

Нет, комендант не думал — комендант верил. Это лучше неверия. Вера в смысл жизни, как в бога.

И промелькнуло, исчезая…

…Каждый верующий — не думающий. Каждый думающий — не верующий…

А комендант изрёк, как приговор:

— Если бы не было у жизни смысла, то все бы повесились.

Хорошо, это называется доказательством от противного. Все бы повесились… Но ведь сколько людей не знают этого смысла, не ищут и не вешаются. Или же знают?

Базалова вальяжно заполнила кабинет, отчего Александр Иванович пропал, как выветрился.

— Ну как? — спросила она, пытливо въедаясь в Рябинина взглядом.

Он вновь открыл портфель:

— Есть английская пословица: съешь яблоко — и можешь не здороваться с врачом.

— Отодубел.

— Ото… что?

— Отошёл, говорю. — Она выбрала маленькое яблоко, но с листочком, вытянутое, гранёное.

Демидова, как всегда, влетела в кабинет, словно её сопровождало человек десять. Она отряхнула сигарету на свои туфли и сердито обрадовалась:

— Слава богу, щёки порозовели…

— Мария Фёдоровна, знаете английскую пословицу: съешь яблоко — и гони врача в шею?

Прокурор заглянул в кабинет, как в больничную палату. И вошёл смело, успокоенный женскими улыбками.

— Юрий Артемьевич, в Англии есть закон: врач, который не ест яблок, наказывается тюремным заключением. Угощайтесь.

— Странный закон, — улыбнулся прокурор.

— Странный, — подтвердил Рябинин, улыбаясь.

И промелькнуло, исчезая…

…Какая прелесть быть с людьми в одном кабинете, в одном городе, на одном земном шаре… Всегда бы…

Женщины ушли. Юрий Артемьевич расслабленно опустился на стул:

— Миновали ваши беды?

Рябинин так и улыбался, душимый радостью. Интересно, на кого он сейчас похож? На Буратино, увидевшего цирк.

— Отчего они, Юрий Артемьевич, наши беды?

— Наверное, от плохих людей…

— От них ли?

— Ну, и от нас самих.

— Мы считаем, что наши неприятности от подлецов, от материальных недостатков, от погоды, от невкусного обеда… Юрий Артемьевич, а может быть все они от несовпадений? Одних лишь несовпадений взглядов, характеров, способностей и настроения?

— Надо подумать.

Прокурор легонько зацепил нос, высветлив лицо ватным благодушием. Он ждал хорошего дня. Синего неба и тёплого солнца, которые теперь нежили город. Спокойной работы без невероятных происшествий, без руководящих визитов и без грозных жалоб. Воспрявшего следователя, который не знал, как избавиться от улыбки.

— Лучшее лекарство от всех бед, Сергей Георгиевич, творческая работа.

— А работающие творчески — счастливы?

— Творец всегда счастлив.

— Допустим, сотворил автомобиль… Мещанину, который его купил для престижа и спесиво ездит, себя показывает и кислород жжёт. Творец счастлив?

— Вещи производят не только для мещан.

— Вещи, вещи… В этом есть что-то унизительное, Юрий Артемьевич. Всю жизнь насыщаться вещами самому и насыщать других.

— Работа на радость людям не может быть унизительной.

— Мне, вам, всем дадена жизнь. И мы её тратим на изготовление вещей. Ведь это же страшно…

— Без материального производства человечество не проживёт.

— Но материальное производство ведь только для того, чтобы существовать, чтобы выжить. И опять вечный вопрос — для чего выживать?

Впервые спорил он легко, как плыл по течению. Впервые спорил с прилипшей улыбкой, которая показалась бы надменной, не знай Беспалов её истоков.

— Юрий Артемьевич, по-моему, вещизм — это детская болезнь человечества. Чем оно больше будет умнеть, тем меньше будет производить. Впрочем, как и сейчас… Богат вещами — беден духовно. И наоборот.

— И тогда, по-вашему, не будут работать?

— Почему же… Но эта работа будет для главного, для смысла жизни. Вот тогда работа сама станет смыслом жизни.

— Который вы не знаете?

— Который я не знаю.

Но иногда Рябинину казалось, что он его знает. Вернее, он к нему часто, может быть ежедневно, приближается, почти касаясь какой-то неосязаемой своей частицей… Только не разумом, поэтому не может схватить, упуская туда, откуда приходят к нам мысли и куда уходят. И заметил, что он ближе всего к познанию в свои тяжкие минуты. Вот и в прошедшие дни что-то мелькало, где-то подходило, когда-то прикасалось…