Долгое дело
Шрифт:
— Там написано: «Не говорите того, чего не понимаете».
Под косящим взглядом инспектора Рябинин развернул листок и прочёл кривоватые буквы: «Не говорите, если не понимаете». Сосед в кофте усмехнулся.
— Как узнали? — только и нашёлся Рябинин.
— Я внушил ему написать эти слова и передать вам.
— Ну, гаси свет, — заключил инспектор.
Мужчина в кофте смотрел на них чёрными глазами, в которых бегали радужные сполохи. От него пахло коньяком и орехами.
— Товарищи, — сказал ведущий, переставая танцевать и приглушая голос, Аделаида Сергеевна устала. На следующем сеансе она продемонстрирует
Люди выходили молча, не глядя друг на друга. Ни обсуждений, ни смеха, ни той бестолковщины, которая обычно бывает в гардеробах. Казалось, что каждый дал тайную клятву молчать о виденном.
Рябинин пропустил высокую женщину в джинсовом костюме, показавшуюся ему знакомой. Обернувшись, она пошутила:
— Следите за мной, товарищ Рябинин?
— А вы готовите хвалебный репортажик, товарищ Холстянникова?
— А вы их почитываете?
— Я люблю юмор.
— Между прочим, за столом были доктора наук.
— Да? А я думал, что одни кандидаты.
— Жаль, что вы ничем не интересуетесь, кроме статей уголовного кодекса.
— Он и ими-то не интересуется, — вмешался Вадим, который успел исчезнуть и появиться.
— Инспектор Петельников — корреспондент Холстянникова, — буркнул Рябинин.
— Хотите конфетку? — спросил инспектор, добыв её словно из воздуха.
— Вам тоже сеанс не понравился? — мило улыбнулась она, принимая конфетку двумя пальчиками.
— Жмурки-то?
— Какие жмурки?
— Которые вам устроила Калязина…
— Зачем же вы пришли?
— А тут в буфете свежее пиво.
— Боже, какие вы несовременные… Всего хорошего!
— Может быть, не модные? — успел бросить Рябинин.
И промелькнуло, исчезая…
…Как легко быть модным, как трудно быть современным…
Они вышли на тёмный и свежий воздух. Летние запахи, уже августовские, мягко сквозили по тихому переулку. Осенние цветы, лежалые арбузы и мокрый асфальт… Уже август. Уже, уже…
— Сергей, как бы она на опознании тебя не сублимировала.
— Ну, видеть с повязкой может любой опытный фокусник. Когда её надевают, нужно так сморщиться, чтобы осталась щель. А вот мой сосед в кофте…
— Пока ты беседовал с этой настырной дамой, я разгадал. Он уселся с тем парнем в буфете.
— Вот как?
— Наверное, работают в эстраде.
Тёмный и свежий август вёл их по переулку. Тёмный и свежий август зажёг уютные окна. Плоские асфальтовые лужи отражали невесть какой свет — близких ли окон, далёких ли звёзд… Лёгкий, ещё не осенний холодок падал с ещё не осеннего неба. И от этого ещё уютнее светились окна.
— Между прочим, я рядом живу, — сообщил инспектор этим окнам.
— Лида ждёт.
— Позвонишь. У меня есть коньячок.
— Поздно уже.
— Пиво бутылочное есть.
— Завтра рано вставать.
— Сделаю шашлыки.
— На ночь-то?
— Арбуз большой.
— Как-нибудь…
— Чай заварю!
— Так бы и говорил…
Из дневника следователя.
Неужели счастливые люди мне неинтересны только потому, что все они похожи друг на друга? Не поэтому — они глухие-слепые. Счастье занавешивает уши и застилает глаза. Они перестают прислушиваться и приглядываться. И главное, счастливые перестают сопереживать. Поэтому к счастливому человеку я равнодушен, как к преуспевающему. Может быть, поэтому в своих тщетных поисках я обхожу стороной это зыбкое состояние — счастье.
Добровольная исповедь.
После Короля у меня было три истории.
Первая, может быть, для меня самая обидная.
Как-то пошла я с подружкой на каток — свитер у меня был норвежский. Ну и растянулась на льду в этом свитере. Поднял меня высоченный парень, лобастый, окает. Он только что кончил университет, какой-то морской геолог. Носил уценённые костюмы. Из деревни слали ему сало и пироги с солёными груздями. Упрямый и упорный, как деревенский бык. Привязался — ну проходу нет. А мне его показать людям стыдно. Пришёл он как-то, когда у меня гуляла компания. Посмеялись мы над ним вволю — и над оканьем, и над салом, и над его окладом… Он ушёл. Лет через десять мне пришлось кусать локти. Знать бы, где упасть… Соломки бы…
Лет через десять он стал доктором наук и получил Государственную премию.
Следователю Рябинину.
Я прочёл в газете, что ведётся следствие по делу загадочной мошенницы. Узнав по телефону канцелярии прокуратуры вашу фамилию, решил написать про себя.
Однажды лёг я в саду на раскладушку и заснул. Проснулся от тяжести. Смотрю, на груди сидит кот Филька. Я его согнал. Так он бегает вокруг, дерёт раскладушку, мяучит… Я решил дать ему воды. Верите, только я отошёл, как старая берёза за штакетником затрещала и рухнула прямо на раскладушку, перешибив её пополам. Я стою сам не свой. А Филька, спасший мне жизнь, спокойно ушёл по своим делам…
Уважаемый гражданин Миронов!
Видимо, старая берёза издавала звук, который вы не слышали, но слышал кот, поскольку на краю кошачьего уха есть небольшая складка, видимо выполняющая роль резонатора. Наверное, поэтому во время войны кошки прятались в бомбоубежище ещё до объявления тревоги…
Сумерки лишь намекнули о себе потускневшим воздухом; ещё можно было читать, но Рябинин с готовностью включил лампу — он любил греться под жёлтым шатром абажура, который рассеивал почти неощутимое парное тепло. Да и что такое семейный уют, как не этот вот абажур, льющий слабенькое, но близкое тепло? Да ещё чай, который Лида заваривает на кухне. Да разговоры Иринки, которых он не мог дождаться. Да ещё…
Тёплые ладони с загадочным и непроходящим запахом мыла, порошков и шампуней легли на его грудь, на сердце, как закрыли мягким щитом.
Да ещё эти ладони, готовые защитить всегда и везде. Да ещё… Всё. Это и есть уют. А может быть, это то самое счастье, которое стоило бы искать вместо смысла жизни?
И промелькнуло, исчезая…
…Азбука счастья — это умение наслаждаться простыми вещами…
— Но я ведь думал не о простых вещах, — возразил он.
— Да?
— Мне показалось, ты что-то спросила. — Рябинин смущённо оторвался от бумаг калязинского дела, тоже пожелтевших и потеплевших от абажурного света.