Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории
Шрифт:
На той стороне – Нарва и шведы, на этой – русские и крепость Иван-город, сооруженная Иваном Грозным, а посредине – река Нарова.
Собирались армии, уплотнялись солдатские полки.
А в небе сгущались облака, черневшие незимней синевой.
Раздались команды – и солдаты двинулись навстречу друг другу.
Калмыки, русские с громкими криками и улюлюканьем, подбадривая себя, воткнув шпоры в лошадиные бока, помчались на шведов.
Шведы же бесшумно и уверенно, плотной массой, двигались вперед.
Неприятели
Шереметев перестал что-либо видеть, почти потерял управление.
Полковник Михаил Шереметев, командовавший бомбардирами, стрелял, не видя цели, артиллерия его била наугад, бомбы шлепались в воду, в снег, сметая своих и чужих.
Фон Крой расставил солдат по одному, цепью, по всему фронту. Шведы их мигом прорвали, и тогда солдаты стали бить своих офицеров с криками: «Немцы нам изменили!» Генерал чертыхнулся: «Пусть сам черт дерется с такими солдатами!» – и сдался в плен шведам.
Началась паника. – Назад! Нас окружили! – закричали со всех сторон, и пехота побежала к мосту…
Раздался грохот! В снежной пыли, в мокрой сумасшедшей белизне рухнул мост, и сотни людей оказались в воде… «От страха и ужаса много людей потонуло в реке Нарове», – писал современник.
Шереметев напрягал зрение, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в снежном месиве, но только шум, крики, вопли… Повернув коня к реке, скомандовал драгунам:
– Через реку вплавь! – и бросился в воду.
Ледяное крошево охватило его, сковав ноги. И только конь, его верный конь, раздвигая мордой ледяную кашу, плыл, вытянув шею. Следом раздались голоса, конское ржание: копошились люди, коченели лошади, ничего не было видно в кромешной тьме и снеге, падали бомбы, всё кипело и грохотало. Казалось, это предел возможного, но тут произошло совсем неожиданное – ударил гром! Зимний гром – злая примета… Или то был особый знак? Вновь подал голос новый век? И тут же дворянская конница, собранная Шереметевым немалыми усилиями, побежала – командующий был опозорен!
А спустя несколько часов в деревенской мызе, возле печки на корточках сидел Афоня, подкладывал поленья в огонь, наливал воду в чан, а из чана в деревянную бочку. В бочку, прикрывшись сверху теплой накидкой, только что залез Борис Петрович, окоченевший от холода и ужаса, от лютой простуды после купания в ледяной Нарове. Вместе плыли они по реке, вырываясь из ее объятий, обоих обдало снегом и землей; на берегу, когда рядом упала бомба, Афоня бросился сверху на своего барина, закрыв его, а теперь лечил по ему лишь ведомому рецепту, согревал, растирал, поил отварами.
Здесь же, на полу, валялся Михаил, потерявший почти всю артиллерию и не хотевший больше жить. Он держал в руках бутылку водки,
Это был черный день в жизни отца и сына. Что скажут сродники, Шереметевы? Что скажет Петр?..
Генерал ждал разноса от царя, готов был к гневу великому, но тот поразил всех своим великодушием: «Ничего! Надобно нам учиться воевать! Опыта, чай, нажили, теперь неволя леность переборет! Двигаться будем скорее!» А храброго, но неудачливого Михаила даже утешал: «Другой раз будешь лучше ведать, куда ставить мортиры!.. Все едино – молодцы! Паки и паки! Как лень русскую победим, так и Карл нам не страшен».
И, еще не отмыв с лица порохового дыма, уже увлекал приближенных новыми мечтаниями:
– Лютый Карла задумал проглотить Россию, а вы, сподвижники мои верные, про свое думайте… Сповадливо ли нам трусить? Кусать надобно Карла, кусать! Только думать: с какого края? И немедля идти вперед!
Шереметев не верил своим ушам: как, только что погребли убитых, потеряли столько оружия, провианта?.. У командующего злой кашель – стреляет словно картечь, а Петр указывает:
– Для лучшего вреда неприятелю – как замерзнет река, вдаль идти!
Помрачнел Шереметев: «Уж не потому ли торопится Петр, что гордыню его задевает Карлова победа?.. Тому-то война как младенческие игры, а нам?..» Петр будто читал его мысли на расстоянии. Передавали его слова: «Не чини отговорки, Борис Петрович. Карла веселится. Европа смеется над нами, вот уже медаль шутовскую отлили, как царь Петр из-под Нарвы убег делает, а ты? Как река замерзнет, идем! Неужто не одолеем проклятого Карла, насмешки его терпеть станем?»
А потом, при встрече, усмехнувшись, заметил:
– Что, боишься шведа, Борис Петрович? – И налил чарку водки: – Выпей для храбрости.
Генерал был задет до глубины души. Не он ли писал царю, что, сколько есть в нем ума и силы, с великой охотой готов служить государю и себя не жалел никогда, однако печалит его, когда гибнут напрасно люди и лошади. Петр протянул чарку:
– А все же выпей для храбрости!
– Уволь, государь, не могу, в груди жжет.
Петр с досадой бросил чарку об пол и отвернулся. Любого он мог заставить и устрицу ненавистную съесть, и рыбный студень проглотить, но от Бориса Петровича отступился…
Когда Петр появлялся в штабе, военный совет заседал дни и ночи, решая, какие передвижения делать, какой тактики держаться.
– Далеко вглубь неприятельской земли ходить не надобно, – говорил Шереметев, только что на себе испытавший, что такое продвижение на 120 верст в тыл неприятеля. – Чинить худо Карлу надобно на нашей земле. И не великими битвами, а малыми.
– Хм? – удивился Петр и вскричал: – Верно говоришь! Такой наш должен быть ныне резон: мелкими набегами чинить неприятности шведам, томить неприятеля, а придет время – зададим брату моему Карлу великую баталию!..