Долгорукова
Шрифт:
— Может, я останусь ненадолго? — сказал он нерешительно и притянул её к себе.
— Нет, нет, Саша, не сегодня. У меня голова болит. Да и дети плохо спят, всё время просыпаются.
— Что так?
— Не знаю. Может, мы с Варей разговаривали — разгуляли их. Иди, мой дорогой, до завтра.
— Ну как скажешь. — Он не скрывал своего недовольства. — А я слышу твои шаги и всё гадаю — куда ты прошла, что сделала.
— Ты знаешь, — сказала Катя, провожая его к двери, — я тоже об этом думаю, только наоборот. Мне кажется, что я хожу прямо по тебе и всё боюсь, как бы не наступить на тебя...
Он засмеялся, поцеловал её и вышел.
Когда за ним закрылась дверь, Катя долго стояла, прислонившись к ней, сразу став измученной и некрасивой.
Из детской вышел X., тихо
— Теперь уходи. Совсем.
Александр лежал на своей походной кровати и читал Библию. Вдруг открылась дверь и в комнату вошла, почти вплыла Катя. Он медленно сел в постели. Она приблизилась к нему, протянула ему руку. Он протянул ей свою, но она отступила чуть. Ему пришлось подняться. Она снова отступила, держа перед собой протянутую ему руку, так что ему приходилось идти за ней. Так они — она спиной, он с протянутой к ней рукой — вышли из кабинета в библиотеку. Она спиной упёрлась в стол заседаний и села на него. А когда он подошёл вплотную, обняла его и откинулась назад.
А потом он сидел во главе стола, как на заседаниях Комитета министров, а она стояла сзади и массировала ему плечи и затылок.
— Ну вот, видишь, — шептала она, — я была права. Я же говорила, что это временное, что всё будет хорошо, ты будешь мой прежний Саша... Слушай меня всегда и во всём, и всё у нас будет хорошо...
Александр проводил Катю до подъёмной машины и подождал, пока она поднялась наверх. Потом сказал солдату, дежурившему у машины: «Спокойной ночи» и вернулся в кабинет.
И увидел императрицу — в чепчике и халате.
— Что случилось? — испуганно спросил он. — Тебе плохо?
Она молчала. Услышав наверху шаги, сказала тихо:
— Неужели вы не могли подождать, пока я покину этот мир? — Она пошла на свою половину. В дверях, не оборачиваясь, произнесла: — Господь накажет тебя за твою жестокость.
Александр в сопровождении капитана Коха и нескольких жандармов, как обычно, гулял по Дворцовой площади. Он шёл, заложив руки за спину, слегка кивая встречным прохожим, которые, теснимые охраной, отступали в стороны и почтительно снимали шляпы. Внезапно шедший навстречу человек в тёмном пальто выхватил из кармана пистолет и выстрелил в Александра.
Увидев вспышку света и услышав звук выстрела, Александр тем не менее боли не почувствовал и, повернувшись, зигзагами, как учили его в армии, побежал прочь, подхватив полы пальто.
Ни публика, ни охрана не успели ещё прийти в себя, как нападавший, как выяснилось потом, его фамилия была Соловьёв, бросился за ним и выстрелил ещё три раза...
Катя ждала его на лестнице.
— Я съеду отсюда, Саша, я съеду, — говорила она, захлёбываясь слезами. — Это наказание нам... Я говорила: нельзя мне здесь, грех... Это против всех правил — человеческих, Божеских. Ты не слушал — и вот что...
— Ну а что? — усмехнулся Александр. — Всего только третье.
У постели императрицы стояли Адлерберг и фрейлина Толстая.
— Боже, Боже, — взволнованно говорила императрица, — сегодня убийца травил его как зайца... Это чудо, что он спасся. — Она откинулась на подушки и сказала, прикрыв глаза: — Больше незачем жить, я чувствую, что это меня убивает...
— Ваше величество, — сказала Толстая, — сейчас как никогда вам, напротив, нужны мужество
— Нет, нет, — замотала она головой, — я ни в чём больше не вижу смысла. Но спасибо, что вы пришли поддержать меня. Хотя он, должно быть, нуждается сейчас в этом больше. Вы уже были у Его величества? — спросила она у Толстой.
— Собираюсь. Если Его величество примет меня. — Толстая поклонилась и вышла.
Императрица посмотрела на Адлерберга — он стоял в изножии кровати.
— Александр Владимирович, я не могла говорить это при Александре, хотя она и искренне привязана ко мне, но вам я скажу. Вы всё же с семи лет с ним дружите, вас он, может, услышит. — Адлерберг сделал было возражающий жест, но императрица не дала ему говорить. — Пусть не послушает, но хотя бы услышит. Меня он уже не слышит, сюда он входит глухим. Я правду говорю, Бог видит, когда говорю, что мне незачем жить. У меня постепенно отняли всё, ради чего живёт женщина: мужа, друга, императора. Не возражайте, граф, я знаю, что вы в курсе всего, хотя и делаете вид, что знаете не больше других. И правильно делаете, именно поэтому вы единственный человек, которому я могу это сказать, хотя мы с вами не столь близки, как вы с ним. Для вас не секрет моё состояние и что дни мои сочтены. И, слава Богу, я жду, когда меня позовут отсюда, мне здесь незачем больше находиться. Я мирилась с этой жизнью только ради него. Я видела, что он попал в западню, в омут, и его тянет на дно. Я протягивала ему руку, пыталась помочь, я думала, что он поймёт, что с ним происходит. С ним, со мной, с нашей семьёй. Но нет... А я всё равно надеялась, что он осознает, что он не простой смертный, вольный распоряжаться своей частной жизнью, что ему свыше даровано быть пастырем своего народа, а он продаёт их, не меня, не только меня — их. Он забросил свои государственные обязанности ради личных дел. И Господь отвернулся от него. Только поэтому убийцам удаётся так близко приблизиться к нему. Я говорила ему тогда ещё, после Парижа: это знак свыше, одумайся, вернись на свой путь, тебя уводят... Но он не внял, не услышал, и вот теперь — как приговор, и они уже не остановятся, я чувствую, и я не смогу видеть развязку, я хочу уйти раньше, пусть она, — императрица машинально поглядела наверх, — станет этому свидетелем; причиной она уже стала... — Императрица отвернулась, тяжело дыша. Адлерберг молча ждал. Наконец она, отдышавшись, сказала ему: — Если они его убьют теперь, Россия откатится назад, в Азию. Объясните ему это... И уберегите его...
По виду это был обычный загородный пикник — бутерброды, лимонад, фрукты. Тринадцать человек, расположившись на траве на опушке рощи, слушали четырнадцатого. Он говорил:
— ...Но должны ли простить ему за два хороших дела в начале его жизни всё то зло, которое он сделал затем и ещё сделает в будущем? — он обвёл глазами собравшихся.
11
Смертный приговор императору был вынесен революционерами на их Липецком съезде (июнь 1879 г.), участники которого (кроме Г. Гольденберга) вошли в состав ИК «Народной воли».
Все хором ответили:
— Нет...
На конспиративной квартире заканчивалось заседание Исполнительного комитета «Народной воли». Среди собравшихся можно узнать и тех, кто был под Липецком.
Председательствующий, подводя итог, спросил:
— Кто за смертный приговор императору?
Все молча подняли руки...