Долгорукова
Шрифт:
Кате вдруг изменили силы, и она чуть не упала. Александр подхватил её.
— Что ты, родная моя? Ты не рада?
— Сашенька... — Она оглянулась на охрану и порывисто обняла его. — Но ведь как же... Год же не прошёл ещё.
— Это я знаю. Но я не знаю, есть ли у меня этот год в запасе.
— Не надо так говорить.
— Отчего же. Срок не мы отмеряем.
— Но они разве согласятся? Все твои.
— Мне не нужно их согласия. Им — моё нужно, а мне их — нет. Пока что я ещё Государь.
— Пока что? Что это значит?
— Об этом потом, мой ангел, после...
Александр обернулся к вошедшему в его кабинет Адлербергу.
— Саша, я позвал тебя, чтобы сообщить важное для меня решение. Сядь, пожалуйста.
— Ваше величество...
— Сядь, дорогой, прошу тебя. Мне неудобно смотреть на тебя снизу. — Адлерберг присел. — Я хочу сказать тебе, что я решил обвенчаться с Екатериной Михайловной. Ты, должно быть, знаешь, что наши отношения длятся уже четырнадцать лет. Она пожертвовала ради меня всей своей жизнью, у нас с нею трое детей, и я не мог не сделать того, что обязан сделать просто из чувства долга перед ней, не говоря уже о том, что я люблю её. Так что... — и он замолчал, словно устав от этой тирады.
Адлерберг подождал, не продолжит ли Государь, а потом сказал:
— Ну что ж, Государь. Я понимал, что рано или поздно это должно произойти. И я благодарен Вашему величеству, что вы оповещаете меня так загодя о вашем решении. Это даст мне возможность в течение этих одиннадцати месяцев, до конца траура... — он увидел взгляд Александра и осёкся. Александр молча смотрел на него. Тогда Адлерберг продолжил, но менее уверенно. — Но если мне будет позволено, не только как преданному слуге Вашего величества, но и старому другу, указать на те последствия, которые могут проистекать из решения Вашего величества...
— Вздор, — перебил его Александр, раздражаясь. — Какие последствия?
— Ваша семья. После Марии Александровны, царство ей небесное, ваши дети, и братья, и племянники — смогут ли они вполне понять ваш поступок и принять в семью столь... — он споткнулся и с трудом подыскал слово, — столь враждебного для них человека, которому они никогда не простят прошлого.
— Вздор! — Александр отбросил нож для разрезания бумаг, который он вертел. — Они примут то, что я решу.
— Но в душе, Государь, в душе... Они, конечно, из любви к вам могут этого и не показать, но в душе... Вы сделаете их несчастными.
— Я же им разрешил морганатические браки. Сестре моей, кстати. Да и другим. Что же я себе не могу его разрешить?
— Можете, Государь, конечно же. Но я говорю о последствиях этого шага. Меня не может не беспокоить, что в результате будет нанесён вред престижу Вашего величества в глазах общества.
— Для меня важней мой престиж в глазах одного человека. Четырнадцать лет назад я дал ей слово, что, как только смогу, женюсь на ней. Теперь я могу это сделать, и не буду больше ждать ни одного лишнего дня. Венчание будет послезавтра.
Адлерберг от изумления не смог вымолвить ни одного слова. Только придя в себя, он попробовал возразить:
— Как послезавтра? Ваше величество!
— У меня может не быть этого года. Я не знаю, сколько мне осталось. Ты видишь, как меня травят.
— Но это невозможно, Ваше величество, это противно Богу, ещё даже сорок дней не прошло.
— Шестого как раз сорок.
— Ваше величество, я не знаю, какие произнести слова, какие привести доводы, но то, что вы хотите сделать...
— И сделаю это!
— Это только в одном случае можно было бы — если бы, Ваше величество, тот же час отреклись от престола.
— Что за вздор ты говоришь. Да и вообще это другая тема.
— Но в ином случае... Ваше величество! Саша! Не как министр, как друг — я умоляю тебя... Пожалей себя, нас — кто тебя любит. Ради всего святого, подожди хотя бы год.
— У меня нет его, нету, неужели ты не видишь — их уже пять было, пять... Осталось одно до того, как... И я не знаю, когда оно будет. Может, уже завтра, и тогда и послезавтра уже поздно. Но если нет, если Бог услышал мои молитвы и продлит мои дни, я успею сделать то, о чём я мечтал столько лет, что просто и обязан сделать ради детей и Кати... Для тех я сделал всё, они всегда будут жить вблизи трона, они — царская семья, а Катя и наши с ней дети — что они будут иметь, оставь я их, кроме презрения толпы? Что?.. И если ты друг мне...
— Да потому и умоляю хотя бы отложить, что не могу смириться с тем, что ждёт всех нас, да, кстати, и Екатерину Михайловну, её в первую очередь, о ней хоть подумай, Саша. Она столько ждала, неужели она не может подождать ещё одиннадцать месяцев?
Александр не ответил, повернулся и вышел в соседнюю комнату. Не успела за ним закрыться дверь, и Адлерберг смог вытереть мокрый лоб, как дверь снова резко отворилась, и вошла Катя. Судя по её возбуждённому виду, она слышала предыдущий разговор.
— Я слышала, что вы говорили, граф, и меня удивляет, что после этого вы ещё называете себя другом Его величества.
— Но, княжна, это именно так, и только поэтому я имел смелость умолять Его величество повременить.
— Но коль вы так печётесь о его счастье и благополучии, то как раз и не надо откладывать. Он только тогда будет вполне счастлив и спокоен, когда повенчается со мной.
— Княжна, Государь был глух к моим мольбам, я к вам теперь с ними обращаюсь, к вашему сердцу. Во имя вашей же любви, во имя вашего будущего — уговорите его отложить венчание до конца траура.
— Вы хотите, чтоб он ещё одиннадцать месяцев мучился и страдал? Неужели вы не видите, в каком он состоянии и как он нуждается в покое и заботе любящего человека?..
Дверь приоткрылась, Государь спросил у Кати:
— Можно войти?
— Нет, пока нельзя! — резко, почти грубо ответила Катя.
Дверь закрылась.
— Так вот, знайте, — продолжила она, — каждый день, отделяющий его от венчания, это лишний день его страданий. Мои вас, естественно, не волнуют.
— Почему же?.. Напротив, княжна, я это тоже имею в виду. И это тоже. Ведь случись это, вы невольно вступаете в конфликт со всей царской семьёй, особенно с наследником-цесаревичем.