Долгота дней
Шрифт:
— Ты болен, Коля! — уверенно проговорил Гредис и принялся надевать свитер и сапоги. — У тебя делирий, судя по всему, что печально, но не интересно… — Профессор утер слезы, с недоумением рассматривая влагу на своих пальцах, помассировал виски. — Значит, ты посиди тут покамест. Можешь лечь поспать. А я, в с-с-самом деле, пойду. Каролина смерть свою приняла. Что-то же делать надо?! — Он в растерянности остановился посреди кухни с шарфом в руках. — Кто бы еще сказал, что именно? Где ее искать теперь? На базаре р-р-р-разве? Но так же нельзя? Нельзя же просто прийти и собрать в мешок, что от любви моей осталось?! Там же части тела вперемешку с рисом. П-п-плов какой-то, прости Господи!
— На сто частей разрезали женщину проклятые
Накрапывал зимний дождь со снегом, когда они хоронили Каролину в закрытом свежем липовом гробу, стоившем совершенно неприличные деньги. Кроме них двоих и Лизы у могилы толклись четверо трезвых, злых, усталых копачей и полупьяный бездомный, терпеливо ждавший в сторонке, покуда профессор оставит у могилы преждевременно ушедшей жены заранее заготовленную горсть карамелек и чекушку дрянной водки.
— Война, млять, самая настоящая война! — говорил Коля, кутаясь в плащ.
— Война, Коля, куда деваться, — соглашался Сократ, — только странная.
— Это верно! — кивнул Коля. — Вчера своими глазами видел, как с Юга плыла укроповая марь. Все точно, как боевики в пивбаре рассказывали. Внезапно на горизонте зелень появляется, и тут же всей округе наступает звездец! Он зеленый, звенит и пахнет укропом. От него военнослужащий становится неадекватным до невменяемости. Удивительно, что возникает это явление, в том числе, и на территориях, подконтрольных правительственным войскам. Иногда только на Z наплывает и идет по краям… Что-то не то происходит, а? — Николай с тревогой всмотрелся в лицо Сократа. — Как считаешь? Еще я слышал, тут неподалеку небольшая брошенная деревушка имеется, в аккурат между Z и Лутунино. При Советах там животноводческая ферма процветала. Так что ты думаешь? — Николай хмыкнул и шмыгнул носом. — Теперь в ней колорадские жуки поселились. Гнездо у них там. Ловят ополченцев по ночам и рвут на куски. Киевские СМИ пишут, мол, партизаны. Какие, на хрен, партизаны?! — Он нервно хохотнул. — Такого партизана увидишь — после смерти заикаться будешь! — Он покачал головой. — И вот что интересно. Когда, значит, боевики приехали на «бэтээре», чтобы, значит, разорить это гнездо, им на броню сел такой жук и стал рвать ее, как собака мясо. Остались, млять, от бронированной машины одни, сука, колеса. Представляешь что-нибудь?
— Что ты несешь, Коля?! — поморщился Сократ.
— Я сам в шоке, Сократ Иванович! — замахал руками Николай. — Ведь, по идее, должны были бы охотиться на представителей противоположной воюющей стороны. Ну, если по логике вещей, нет? А они, понимаешь, боевиков режут. Как это понимать? Не за тех воевать принялся георгиевский жучок, а? Чует, млять, Жук Жоржевич, на чьей стороне правда! Не с гуманитарной миссией, знать, послал его сюда Святой Георгий!
— Я тебя сдам на принудительное лечение! — угрюмо пообещал профессор. — Ты завязывал бы с выпивкой, Вересаев! И никому, умоляю, не рассказывай, что на базаре бесчинствовали насекомые, приехавшие из Ростова на белом «КамАЗе». Закроют ведь в психушке, не глядя, что время военное. А могут и к стенке поставить. Еще те Гиппократы. Ты пойми, я в бане без тебя не управлюсь. Здоровье слабовато, да и посетители у нас, сам знаешь, какие нынче пошли. Напарник никогда не помешает.
— А я еще раз повторяю, — деловито сплюнул в сторонку Николай, — имели место быть насекомые размером с теленка. Горожан порубали в капусту, поднялись в воздух, повисели чуток и полетели незнамо куда. Хотя теперь, в принципе, знамо. А не веришь, профессор, — можем вместе поехать как-нибудь посмотреть. Мой «Опелек» пока еще на ходу…
— Он правду говорит, — вставила свое слово Лиза, искоса глянув на профессора. — Жуки есть. Я их рисовала, ты видел!
— Правда, рисовала, — кивнул Сократ. — Лучше б ты, детка, рисовала Эдем.
* * *
Война подступила к Z совсем близко, а с ней поменялась городская жизнь. Разрушаются окраины, гибнет мирное население. Страшно и зябко, граждане! Будто повторилась история, пошла по кругу. Начало прошлого века встретилось с началом нынешнего, и они совпали! По кругу бежит карусель времен, милые соотечественники! Звенит мелодия вальса, скачут педальные лошади, зебры, слоны, крокодилы. Оперетка! Европейские военные праздники! В Киеве — предатели и воры, в Москве — идиоты-временщики, безумцы и военные преступники.
Чем дальше, тем голодней и беспросветней. Эхо летает из конца в конец по пустынным Z-улицам в воскресный день. Ветер и солнце! Пронзительная пустота. И только работники коммунальных служб, как рабочие сцены, неутомимо латают город — постоянно разрушаемую декорацию к спектаклю, который никто не в силах остановить.
Поиск еды и питья, отсутствие работы и безопасности. Боевики на улицах города, российские СМИ в мозгах. Поговорить не с кем. И лучше ни с кем даже и не говорить. Хорошо на войне одиночке. Но в проверенной компании все-таки комфортнее. Знаешь, по крайней мере, что не сдадут тебя за проукраинские симпатии. Не проклянут. Не станут коситься. Будете вместе гадать на звуках утренних и вечерних обстрелов.
Лютое инферно перестраивает Z на свой лад. И конца и краю этому нет. Но подлей всего, конечно, случайная смерть. Особенно если ты и не думал воевать, а просто, скажем, решил выйти в магазин за хлебом. Но тут хлоп — и прилетело тебе невесть что и откуда, да и развалило часть твоей и часть соседской квартиры. И ты сидишь себе такой на кровати, смотришь через отсутствующую стену на мелкий зимний дождь со снегом и думаешь о том, что у тебя хоть хлеб остался в сумке да бутылка водки. А вот соседу повезло гораздо меньше. Он в квартире находился, когда этот подарок ветром принесло. И теперь не увидеть ему зари, сегодня он последний раз побрился. Тебе холодно, а ты сидишь и думаешь, какая жизнь настанет в этом городе после войны. А в то, что «после войны» когда-нибудь наступит, ты веришь свято.
Снежок с дождем — такая мода у этого февраля. Куришь, меланхолично глядя на погоду, и думаешь: как же так? Почему именно в твой дом прилетела эта штука? Понимаешь, что у командира артиллерийского расчета, хорошего паренька из-под Чернигова, лично к вам с покойным соседом вопросов не было. Вы не боевики. Сосед — тот хотя бы в охране супермаркета работал, а ты-то — простой украинский массажист-химик, закоренелый прозаик. Не вас хотел убить парень, приславший сюда снаряд, поставивший жирный крест на старой твоей жизни. Но от этого тебе, конечно, не легче. Легче, но не намного. О соседе что и говорить. Его, конечно, облегчило после смерти, но был ли он этому рад?
Вот такая ситуация. Короче, продрог Вересаев, как собака, разглядывая сквозь пролом в стене военный этюд в черных тонах. Выпил бутылку из горлышка, закусил половинкой хлеба, да и пришел к Гредису с вещичками, какие смог уместить в чемодан. До самой ночи они вывозили в профессорскую квартиру то, что можно было достать из-под завала. А как перевезли, то уж затем, конечно, и за стол сели.
Горели свечи, пахло черным хлебом, салом, жареным луком. Профессорская квартира плавала в февральском горьком дыму. Елизавета крутила в руках бокал с вином, глядела в ночь, прислушивалась к разговору. Дом покачивало от взрывов на волнах военного времени, Кисева раскладывала по тарелкам горячий рис, пахнущий изюмом и курицей.