Долгота дней
Шрифт:
— Пойдите, — говорил пьяный и злой Вересаев, — поспрашивайте, как это принято в мировой практике! Вот пойдите и поспрашивайте! Мирное население должно гибнуть по вине обеих воюющих сторон. По сути, это обязательное условие современных военных действий. Иначе не бывает. — Николай обводил грустными глазами своих собеседников. — Суждено мне умереть от рук украинских артиллеристов? Что ж, скажу я вам, значит, такова моя судьба! Человек я неказистый. Жизнь прожил неумно. Да и умирать, видно, придется смешно. Те самые ребятки, приход которых мы хвалебными гимнами каждый день торопим, зажмурят меня, даже не подозревая, что жил-был такой проукраински настроенный химик человеческих душ, который водку пил, баб любил и псалмы в бане в охотку читал…
— Ты бы это, Коля, про псалмы не распространялся бы
— Так мы ж у себя на кухне? — поднял брови Коля. — Ты, да я, да мы с тобой. А Славка и Лиза — наши девчонки, они и так в курсе!
— А я б тебя все равно попросил, Николай! — строго проговорил Гредис.
— Хорошо, — покладисто вздохнул Вересаев, — как скажешь, директор. Ты мне лучше объясни другое. Ты мне вот что скажи. Почему бы при всем при этом, понимаешь, не выйти на трибуну нашему гаранту, не сложить губы свои важные лодочкой и не крикнуть на весь свет: как вы там, люди? Как вы там в своем гребаном Z? Как ты там, Николай Николаевич Вересаев? Как ты там, Гредис Сократ Иванович? Слава, Лиза, что с вами, девчонки?! Мол, держитесь, люди, мы о вас помним! — Смахнув горькую слезу, Коля налил и выпил. — Дети, женщины, старики и старухи, держитесь! Мужики за сорок, которым некуда везти свои обширные бестолковые семьи, и вы не падайте духом! И вы, люди торговые, у которых в Z бизнес, дома, земли и долги, тоже не отчаивайтесь. Мы помним о вас! — Николай нахмурился и посмотрел в глаза Сократу. — Что, скажи, от него бы убыло, что ли, если б он это сказал прямо из голубого телеэкрана на голубом глазу? — Коля помолчал, собираясь с мыслями. — Нет, я не дите! Понимаю, никакие слова не вернут безвинно погибших. От этих слов не станут прежними порушенные города и улицы. Жизни поломанные не наладятся. Но зато ведь мы бы все, тут живущие, знали бы, что Украина не оставила нас! Что воюет она не за территорию, но за людские сердца! Вот скажи мне, профессор, почему бы ему, единственному гаранту оккупированных территорий, так не поступить?
— Не знаю, почему, — хмуро ответил Сократ.
— Может, просто он не в курсе, что тут тоже украинцы живут? Шоколад, между прочим, любят. Водку пьют под вареники. Песни поют про то, как ревет и стонет то ли Днепр, то ли чья-то больная совесть? Может, он просто не в курсе?
— Может и не в курсе! — пожал плечами профессор. — Да что об этом говорить? Ответов на твои вопросы, Коля, все равно нет…
— Кстати, — внезапно усмехнулся Вересаев, — господа и дамы, вы знаете, что я стал писать рассказы о войне в городе Z?! После войны обязательно опубликую!
— Ты — рассказы?! — изумился Гредис.
— Кто, если не я? — пожал плечами Николай.
— Может, и, в самом деле, некому больше, — усмехнулся профессор.
— Так вот, — продолжил Вересаев, — основной месседж текстов, выходящих из-под моего пера, следующий. Тебя, человечек, убивают и свои, и чужие. А ты, бедный, живи! По-любому это твоя война! Хочешь ты или нет! Она твоя, потому как пришла по твою душу в твой дом! И если ты рано утром или, скажем, глухой глупой ночью услышал канонаду, не спрашивай, по кому там, ей-богу, бьет артиллерия который день. Это война, сука, нащупывает тебя! Она хочет твою жизнь! Беги, если сможешь. Живи, если сумеешь. И делай выбор, за который не совестно умереть в каждый момент жизни. Вот так приблизительно. Ничего другого не остается. Ничего другого просто нет.
— Да ты поэт, Коля!
Профессор закурил, отошел к форточке и, глядя в окно, подумал о том, что Z жив только верой. Тот, кто взял сторону оккупантов, старается не замечать беспредела русского инферно. Люди, считающие себя украинцами, из последних сил мужаются при виде разрушенных артиллерией жилых домов, убитых детей и женщин.
Тяжелее всего выносить полную оставленность, риторику Киева, отрекшегося от Z-граждан, ложь официальных СМИ. Болело профессорское сердце, когда он читал о том, что думают некоторые хорошие, в сущности, люди, но живущие уже вроде как бы и не в Украине, а такое ощущение, что уже, ей-богу, по ту сторону добра и зла. Что говорят о Z-людях некоторые злые усталые мальчики, с оружием в руках отстаивающие независимость страны.
«Но что им остается? — объяснял себе Гредис. —
После февральских ливней и ударивших вслед морозов город напоминал разноцветные ледяные декорации, заготовленные к генеральной репетиции Судного дня. Мало-помалу выработались правила выживания. Боевиков обходить стороной. В сотрудничество с властью не входить, в споры не вступать. Никому не верить, ничего не просить, но брать, что дают. Надеяться. Из последних сил радоваться. Деньги и продукты — экономить. После шести вечера на улицах не появляться, после девяти и свет в доме лучше не включать. На него иногда сходились вампиры с оружием и ксивами в руках. Грабители нового типа. Днем они защитники русского мира, а ночью — мародеры без страха и упрека. Двое таких наведались к Славе Кисевой. Она, привыкшая находиться под защитой авторитетного брата, открыла двери «представителям военной прокуратуры». Ну и пожалела весьма. Обобрали до нитки, но что хорошо, взяли исключительно деньгами. Брат обещал найти и разобраться, но отчего-то особой уверенности в этом у Славы не возникло.
В городе развелось такое количество бандитских отрядов, группировок и полувоенных подразделений, что поиск конкретных лиц представлялся делом почти безнадежным.
— Кто не любит электрический свет? Вампиры, по-твоему, не любят электрический свет? — кричал пьяный Вересаев в печальные большие глаза Лизы, внимающей ему не без некоторого восторга. — Это все, господа и дамы, кремлевская пропаганда! Они его просто обожают! В нем только и ходят.
— И почему же это? — спрашивала она, удивленно глядя на Колю.
— Очень просто объяснить почему! Лампа ведь чья? Ильича. А Ильич кто, по-твоему?
— Кто?! — удивлялась Слава Кисева.
— А ты съезди в Москву, милая, съезди! Зайди в Мавзолей и посмотри, кто он и что! — торжествующе отвечал Коля. — Электрический свет — вещь по-ленински страшная, хотя и притягательная. Современному кровососу без нее никуда! Поэтому, кстати, мы живем тут при свечах! Все-таки профессор — он и есть профессор! Знает, какой свет людям полезен в последние времена…
Жизнь менялась. Надежды на скорое окончание войны уходили в прошлое. В прошлом остались старые привычки и предрассудки. «Пятый Рим» сплотил свои ряды. Коля занял профессорскую спальню. Сократ переселился в кабинет. Даже Слава после ограбления иногда стала оставаться ночевать в комнате Лизы.
Жизнь была страшна, но, тем не менее, чудесна. За ужином Гредис с Вересаевым приступали к анализу и обобщениям. Сидя в кресле, глядя друг на друга сквозь пламя свечи и дым дешевых сигарет, напропалую врали, чувствуя восторг и свободу пьяного слова. Лиза рисовала, периодически вздрагивала от близких разрывов и слушала этот треп с таким вниманием, будто в нем и впрямь имелся некий высший смысл.
Гредис говорил о мире, о людях, об истории. Часами медитировал вслух, читал стихи, пытался музицировать на старом рояле. Вплетал в рассказы то, что считал нужным, объявлял бывшее не бывшим, преувеличивал и преуменьшал всласть. Он говорил так, будто творил историю заново. Вересаев в меру сил тоже участвовал в создании новой картины мира. Отчаянно спорил, дополнял и порой увлекал Сократа за собой.
Во вторую военную весну Лиза много каталась на велосипеде, если позволяла погода. Нажимала на педали, всматриваясь в открывающееся пространство. Плакала от радости, нашептывая строчки любимых стихов. Плывут облака отдыхать после знойного дня. Стремительных птиц улетела последняя стая. Гляжу в терриконы, терриконы глядят на меня. И долго глядим мы, друг другу не надоедая.
Помогала Сократу в бане. Много рисовала. Раньше это были симметричные абстракции, напоминающие тесты Роршаха. Но в последнее время профессор с неприятным удивлением стал замечать в ее рисунках обильный укроп и жуков, по всей видимости, колорадских. Его неприятно смущал этот факт, заставлял вспоминать предсмертный разговор с Каролиной и противоречащие здравому смыслу утверждения Вересаева.