Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества
Шрифт:
Дефо криво улыбнулся и провёл рукой по шее, демонстрируя, чем бы это кончилось.
— В общем, я связан по рукам и ногам и слишком стар, чтобы взойти на корабль и отправиться искать пиратов там, где они традиционно обретаются и прилагают свои труды. Не буду утверждать, что я совсем на мели. Я сижу здесь, в «Кабачке ангела», не столько потому, что ни один из моих кредиторов не отважится сунуть сюда нос, сколько чтобы присутствовать при казнях и слушать матросский говор. Это одна из причин. Я также присутствовал на всех судах над пиратами, которые проходили в Лондоне, читал протоколы заседаний из других уголков нашей империи, изучил множество вахтенных журналов. Вроде неплохо, а? Но отнюдь не достаточно. Пираты не любят рассказывать или писать о себе, за немногими исключениями
Дефо бросил многозначительный взгляд на стойку.
— …В общем, как вы уже сообразили, хотя тактично умолчали об этом, мои средства крайне ограничены…
Сделав энергичное движение руками, он внезапно отхлебнул ещё ромфастиана, причём на сей раз, к моему изумлению, даже не поморщившись.
— …Если не сказать, равняются нулю.
Я выложил на стол двадцать фунтов золотом и подвинул монеты Дефо.
— Забирайте! — сказал я. — И не думайте, что вы у меня в долгу. Более того, я был бы даже рад приплатить вам, только бы и дальше слушать ваши рассуждения о том о сём. Я нахожусь в Лондоне специально для того, чтобы смотреть и учиться. Меня называют образованным, потому что я из тех немногих моряков, которые читали кое-что помимо контрактов и судовых законов. Однако я уже сообразил, что на моих знаниях далеко не уедешь. Мы, искатели удачи, имеем очень слабое представление об устройстве мира. Мы живём слухами, а потому тычемся вокруг, как слепые котята; да и мозгов у нас, скажу я вам, немногим больше. И тем не менее мы считаем себя достойными оставаться в живых! Я же, кажется, понял, что невозможно обеспечить себе тылы без знания того, как всё устроено и происходит в этом мире. В общем, я расскажу вам о пиратских обычаях, если вы взамен просветите меня насчёт Англии. Вы достаточно занимались подсчётами и шпионили и вполне можете снабдить меня необходимыми сведениями. Вот мы и будем квиты. Впрочем, у меня есть ещё одно пожелание.
— Какое? — спросил Дефо, спокойно прибирая к рукам мои двадцать фунтов и отправляя их во внутренний карман. — Считайте, что оно уже исполнено.
— Вы пишете книгу о пиратских злодействах и, чем чёрт не шутит, о благодеяниях, в которых они также повинны и которые, очевидно, были совершены ими по ошибке. Вероятно, вы рассчитываете опубликовать своё сочинение?
— Разумеется. Иначе бессмысленно было бы писать.
— Моё пожелание таково: чтобы в книге ни разу не упоминался я, Джон Сильвер.
— Вы не перестаёте удивлять меня, мистер Лонг, — проговорил Дефо.
Я вытащил свои кожаные перчатки.
— Такие перчатки, — объяснил я, — я ношу в море примерно с пятнадцати лет, с тех пор, как впервые вышел в море. Они предохраняли мне руки от ран и шрамов, которыми клеймятся матросы. Вы же не хотите, чтоб мои старания пропали даром, чтоб вы поставили на мне другое клеймо, которое приведёт меня прямиком к виселице?
— Однако просьба ваша нешуточная. Получается, что я должен искажать факты, искажать саму историю.
— Зачем бросаться высокими словами? Вам следует всего-навсего притвориться, будто меня никогда не существовало. Вы же изображали как живых, скажем, Сингльтона или Крузо, хотя они были плодом вашего воображения. Теперь поступите наоборот. Чем одно хуже другого?
— Не знаю, — отвечал Дефо, несколько подавленно, словно я наступил ему на любимую мозоль. — Возможно, вы правы, и в мире сочинительства действительно так: усопшему мир, а лекарю пир. Почему бы и нет? Украдёшь, например, жизнь у какого-нибудь навеки забытого Селкирка и отдашь её другому, Крузо, чтобы тот пожил за чужой счёт. Но правильно ли это? Знаете, ко мне тут заявилась одна женщина, которая утверждала, что она тоже потерпела кораблекрушение около острова, где жил Крузо: дескать, они вместе спаслись оттуда на голландском корабле и она даже жила с Пятницей в Лондоне а я, мол, похитил её записи и сочинил на их основе собственную повесть. Кроме того, я, можно сказать, убил её, заткнул ей рот на вечные времена, потому как не назвал её имени в своём сочинении. Так что правильно, а что неправильно? Можете ответить?
— Нет, — сказал я, — это ваша забота. Я прошу только об одном: не впутывайте меня в свою книгу о пиратах.
— Обещаю, — проговорил он, но мне показалось, обещание это далось ему нелегко.
Вот, значит, как просто выпроводить Долговязового Джона Сильвера из истории, подумал я. Мало того, что его вычеркнули из адмиралтейских архивов и списков, теперь он не попадёт в исторический труд. В общем, этого человека как бы никогда и не было.
Я откинулся назад и положил руку на плечо старику.
— Не расстраивайтесь! — утешил его я. — Если это единственное, что отягощает вашу совесть, посмотрели бы вы на мою.
Не знаю, из-за этих слов или почему ещё, но Дефо заметно повеселел и, когда мы расставались в первый день нашего знакомства, он был в превосходнейшем настроении. Я, со своей стороны, тоже взыграл и подкинул пару фунтов несчастной старухе, которая сторожила труп своего сына и молилась за него.
— Благослови вас Господь! — повторила она, как попугай, выучивший всего несколько фраз.
— Чёрт бы его побрал! — для разнообразия ответил я.
15
Разумеется, среди прочего я угостил господина Дефо историей про Эдварда Ингленда. Что касается её правдивости, тут можно и усомниться. Во всяком случае, в те времена я не испытывал особой склонности к правдолюбию. Но что я не рассказал о том, как и почему Ингленд стал благодаря мне джентльменом удачи, это точно, как церковное «аминь», ибо я не полагался на неподкупность Дефо. Ведь он обещал мне одно: что я не буду фигурировать в его историческом сочинении. Но мне не хотелось и кончить свои дни, как Селкирк или, того хуже, как Робинзон Крузо.
Однако, если всё же существуют небеса и вы, господин Дефо, после всех ваших предательств и врак ухитрились туда попасть, а также если вы там, наверху, слышите, что думаем здесь, на земле, мы, бедные грешники, мне хотелось бы рассказать вам, как по-настоящему обернулись дела для меня и Ингленда. В ту пору, когда мы с вами сидели в «Кабачке ангела», этот рассказ отнял бы целый день, а то и два вашего драгоценного времени. Теперь же, как я подозреваю и надеюсь для вашего блага, вы никуда не торопитесь и не пишете с таким неистовством и бешенством, что сами роете себе могилу. Кстати, как бы это понравилось там, на небесах? Да и стоит ли сочинять книги для воспитания людей в раю?
В общем, наберитесь терпения и времени, чтобы выслушать меня. Стыдно признаться, но мне иногда казалось неинтересным, а то и бессмысленным рассказывать историю, пусть даже свою собственную, в никуда. Временами мне безумно хотелось иметь слушателя, хотелось, чтобы это писательство не было таким одиноким занятием. Но откуда я знал, каково оно, когда только приступал к нему? Вы, во всяком случае, словом об этом не обмолвились.
Итак, как вы уже слышали, если до вас на небесах действительно всё доходит, в Сен-Мало я нанялся на судно «Беззаботный» с его английским капитаном по фамилии Баттеруорт, который, как и многие его сотоварищи по военно-морскому флоту, вынужден был по окончании войны набирать новую команду. Во всём прочем окончание военных действий никак не отразилось на этом капитане. Баттеруорт делал всё от него зависящее, чтобы «Беззаботный» оставался настоящим военным кораблём. Удивительно ли, что в Лондоне значительная часть датского экипажа предпочла наняться на другие суда и была заменена британскими матросами? Не успели мы миновать остров Уэссан, как Баттеруорт принялся муштровать нас, готовя к сражениям.