Долина Виш-Тон-Виш
Шрифт:
Члены общины покинули помещение с чувствами людей, считающих себя взысканными особыми и необыкновенными духовными узами с Творцом всяческой истины, так что войско самого Магомета едва ли пребывало под меньшим влиянием фанатизма, чем эти ослепленные поборники религии. Ведь было нечто столь лестное для слабой натуры человека в том, чтобы примирить их злобу и их мирские интересы с религиозным долгом, что это не должно вызывать удивления, если мы добавим, что большинство из них было полностью готово стать орудием мести в руках любого смелого предводителя. Пока жители поселения таким образом переживали борьбу столь противоречивых страстей, вечерние тени постепенно упали на их деревню, а затем тьма явилась быстрой поступью, какой она следует за заходом солнца в низких широтах.
За некоторое время до того, как тени деревьев приняли причудливые и преувеличенные очертания, предшествующие последним лучам светила, а люди еще внимали
Как раз в том месте, где изгиб горы позволял наилучшим образом обозревать долину, скалы принимали самый дикий, самый запутанный и, следовательно, самый благоприятный вид для сооружения какого-нибудь жилья, если было желательно избежать любопытных глаз поселенцев и в то же время обладать преимуществом наблюдать за их жизнью. Отшельник избрал бы эту точку как место, подходящее для отдаленного и спокойного созерцания мира и одновременно во всех отношениях пригодное для уединенных размышлений и аскетических молитв. Всякий, кому приходилось проезжать мимо узких и размытых водой виноградников и лугов, омываемых Роной, прежде чем эта река приносит свою дань Женевскому озеру, видел подобное место, нависающее над селением Сен-Морис в кантоне Вале и занятое одним из тех, кто посвятил свою жизнь затворничеству и алтарю 115 . Но в швейцарской обители отшельника присутствует некая атмосфера нарочитости, не свойственная месту, о котором пишем мы, ибо один расположился на своем высоком и узком ложе, словно желая показать миру, в каких опасных и ограниченных пределах можно поклоняться Богу, тогда как другой искал свободы ради полного одиночества, с самой ревностной осмотрительностью добиваясь скрытности. Маленькая хижина приткнулась к скале под косым углом. Была проявлена забота, чтобы окружить ее такими естественными предметами, которые давали мало оснований опасаться, что о ее истинном назначении может узнать кто-то, кто никогда не взбирался на труднодоступный выступ, на котором она стояла. Свет проникал в это примитивное и скромное жилище через оконце, выходившее к оврагу, а низкая дверь открывалась в сторону, ближнюю к долине. Постройка была частично из камня, а частично из бревен, с кровлей из коры и дымоходом из глины и жердей.
115
… занятое одним из тех, кто посвятил свою жизнь затворничеству и алтарю. — Святой Маврикий (фр. Морис) был римским военачальником, перешедшим в христианство; за этот поступок был подвергнут вместе с соратниками мучениям и казнен в городе Агаунум, в нынешнем швейцарском кантоне Вале. После канонизации мученика город был переименован в его честь. Здесь в IV веке основано аббатство, неоднократно разрушавшееся иноземными захватчиками и снова восстанавливавшееся. Аббатство знаменито своей богатой церковной библиотекой.
Человек, который, судя по его суровому и мрачному лицу, был подходящим хозяином для столь уединенной обители, в названный час сидел на камне на самом продолговатом выступе горы и на месте, откуда глаз охватывал наиболее обширный и менее всего заслоняемый вид на человеческое жилье в отдалении. Камни были навалены таким образом, чтобы спереди возник небольшой бруствер, так что если бы какой-нибудь блуждающий взгляд скользнул по поверхности горы, было маловероятно, чтобы он обнаружил присутствие человека, вся фигура которого, за исключением верхней части, была по-настоящему скрыта.
Было бы трудно сказать, разместился ли этот отшельник таким образом, чтобы позволить себе привычное и воображаемое общение с маленьким мирком долины, или сидел на своем посту на страже. По его виду было похоже, что он предавался каждому из этих занятий, ибо временами его взгляд становился печальным и более мягким, как будто его душа находила отраду в естественной для человека благожелательности, а временами лицо угрюмо хмурилось и губы сжимались сильнее обычного, как у человека, ищущего опору в своей
Уединенность места, атмосфера всеобщего покоя, царившая наверху, безграничный ковер из листьев, расстилавшийся перед глазами с этой высокой точки, и безмолвное дыхание лесного массива соединились, чтобы придать величие этой сцене. Фигура хозяина оврага была так же неподвижна, как любой другой предмет, доступный зрению. Она казалась высеченной из камня во всем, кроме цвета и выражения. Локоть опирался на маленькое ограждение спереди, а ладонь подпирала голову. На расстоянии полета стрелы взгляд мог легко принять его не более чем за еще одно из случайных подражаний, выточенных в скале вековыми переменами. Прошел час, но ни одна конечность не шевельнулась, ни одна мышца не расслабилась. То ли созерцание, то ли терпеливое ожидание какого-то предусмотренного события, казалось, приостановили обычные жизненные функции. Наконец, это необычайное бездействие прервалось. Сперва в кустах наверху послышался шорох, не громче, чем тот, что произвел бы прыжок белки. За ним последовал треск веток, а затем кусок скалы стал падать с обрыва, пока не пролетел над головой все еще неподвижного отшельника и не упал с шумом, отозвавшимся чередой откликов эха из пустот под этим местом внизу в овраге.
Несмотря на неожиданность этой помехи и сопровождавший ее необычайный грохот, тот, кого, как можно было предположить, это больше всего касалось, не проявил ни одного из обычных симптомов страха или удивления. Он внимательно прислушивался, пока последний звук не замер вдали, но скорее в ожидании, чем с тревогой. Медленно поднявшись, он осторожно осмотрелся, а затем, быстрым шагом пройдя вдоль уступа, ведущего к его хижине, исчез в двери. Однако через минуту он снова виднелся на своем прежнем посту, а короткий карабин, какой тогда использовали кавалеристы, лежал у него на коленях. Если сомнение или замешательство и овладели душой этого человека при столь ощутимом знаке, что одиночеству, которого он добивался, угрожает опасность быть прерванным, то они не были настолько сильны, чтобы нарушить его внешнюю невозмутимость. Во второй раз затрещали ветки и послышались звуки с более низкой стороны обрыва, словно производивший шум стал спускаться. Хотя никого не было видно, в характере шума больше нельзя было ошибиться. Это явно была поступь человека, ибо ни один зверь, достаточно тяжелый, чтобы оставить такой глубокий отпечаток, не стал бы перебираться через место, где помощь рук была почти так же необходима, как и ног.
— Иди вперед! — сказал тот, кто во всем, кроме принадлежностей одежды и враждебных приготовлений, мог вполне сойти за отшельника. — Я уже здесь.
Слова не были брошены на ветер, ибо внезапно на уступе со стороны поселения и в двадцати футах от говорившего появился человек. Когда их взгляды встретились, удивление, явно овладевшее пришельцем и тем, кто, по-видимому, имел больше права находиться там, где они столкнулись, казалось обоюдным. Карабин последнего и мушкет, который нес первый, легли на опасную линию прицела в одно и то же мгновение и мгновенно же снова были вскинуты вверх, словно их владельцами руководил общий порыв. Хозяин хижины сделал знак второму подойти ближе, а затем всякое проявление враждебности растворилось в том роде приятельских отношений, который порождается доверием.
— Как получилось, — спросил первый своего гостя, когда оба спокойно уселись позади маленького ограждения из камней, — что ты напал на потайное место? Чужая нога нечасто ступала по этим скалам, и никто до тебя ни разу не спускался по обрыву.
— Мокасины надежны, — ответил тот с лаконичностью индейца. — У моего отца зоркий глаз. Он может видеть очень далеко из двери своего вигвама.
— Ты знаешь, что люди моего цвета кожи часто обращаются к своему Великому Духу, и они не любят просить его расположения на людных дорогах. Это место посвящается его святому имени.
Незваным гостем был сахем наррагансетов, а тот, кто, несмотря на такое правдоподобное объяснение, столь явственно искал скорее скрытности, нежели одиночества, был человек, который так часто представал на этих страницах под покровом тайны. Мгновенное узнавание и обоюдное доверие не требуют дальнейшего объяснения, так как в ходе повествования уже было сказано достаточно, чтобы показать, что они не были чужими друг для друга. Все же встреча произошла не без скованности с одной стороны и большого, хотя превосходно завуалированного, удивления с другой. Как подобало его высокому положению и возвышенному характеру, поведение Конанчета не обнаруживало никакой мелочности вульгарного любопытства. Он встретил старого знакомца со спокойным достоинством своего положения, и было бы затруднительно для самого дотошного глаза уловить удивленный либо пытливый взгляд или любой иной признак того, что он вообще считал это место необычным для такой беседы. Он выслушал скупые объяснения другого с серьезной вежливостью, и прошло не так много времени, прежде чем он заговорил.