Доля Ангелов
Шрифт:
Она замолчала, Эдвард подумал… «Конечно же, ты не заинтересована в нем, поскольку он не отмороженный саморазрушающийся ублюдок, как я».
— Шелби, мне нужно признаться тебе кое в чем.
— В чем?
Он сделал глубокий вдох.
— Ты права. Я кое в кого влюблен.
Глава 41
Пресвитерианская духовная семинария Чарлмонта занимала около сорока ухоженных акров рядом с одним из великолепных городских парков — Олмстед. Это было известное кирпичное здание, окруженное фонарными столбами,
Поэтому с одной стороны, было немного смешным и в то же время ироничным, что она остановилась перед входом… учитывая, с кем она пришла встретиться.
Стояло лето, студентов, конечно, не было, все спешили найти стоящие стажировки на эти теплые месяцы, которые могли сослужить в дальнейшем им хорошую службу. Кроме того, здесь также не было прогуливающихся администраторов и академиков. Красивые, извилистые тропинки, которые невольно напомнили ей кладбище, на самом деле, вели к общежитиям и классным комнатам, которые в настоящей момент пустовали.
Заглушив мотор, она вышла, почувствовав запах свежескошенной травы. Закрыла тяжелую дверь и взглянула на себя в затемненное окно. Включила сигнализацию и перевела взгляд на Дух Экстаза, плавно опускающийся в маленькое убежище на капоте машины. (Дух Экстаза — фигура крылатой девушки, украшающей автомобили Rolls-Royce, прим пер.)
Сад семинарии был хорошо освещен в прессе, также как и сам институт Чарлмонта, который был довольно-таки известен, хотя сад не совсем был открыт для общественности, но в тоже время он не был и частным. С воротами с каждой из четырех сторон, это было центральное место, где начиналась и заканчивалась жизнь университета, где собирались первокурсники, а также вручались дипломы, созывалось духовенство, строилась сцена, иногда женились, а иногда люди просто приходили сюда… чтобы поразмышлять и побыть в тишине.
У нее вспотели ладошки, когда она направилась к воротам с круглым верхом, повернула старинную щеколду, толкнув решетку, вошла внутрь, почувствовав легкое головокружение.
На пару секунд красота вокруг и тишина ее настолько ослепили, что она глубоко вдохнула. Повсюду, насколько хватало глаз, были цветущие цветы, вокруг колыхалась зеленая листва, вымощенные кирпичом дорожки вели к ухоженным газонам посередине. Фонтаны стояли у стен, увитых плющом, издавая настоящую симфонию спокойствия, последний отблеск дня сливался с темным небом, и уличные высокие кованые фонари, разливали вокруг персиковый свет, вся красота вокруг напоминала Викторианский Лондон.
Без Джека Потрошителя.
— Сюда.
Она взглянула вправо, на звук мужского голоса.
Самюэль Ти. сидел на каменной лавочке и смотрел на газон перед собой, поставив локти на колени, его лицо было серьезным, она никогда не видела его таким.
Она
Как только она приблизилась, он поднялся на ноги, прежде всего он был джентльменом, и для него было немыслимо, не выказать уважения леди.
Быстро, крепко пожав руку, он указал на свободное место рядом с собой.
— Прошу.
— Так официально.
Но в ее голосе не слышался обычный яд, когда она произнесла эти слова. И опустившись на прохладный камень, она была вынуждена потянуть юбку на колени и сесть правильно, выпрямившись, поджав под себя ноги, а не положив ногу на ногу.
Какое-то время они молчали.
Наблюдая за призрачными тенями от цветов. Ветер еле-еле ласкал их головки и аромат разливался в воздухе.
— Ты это сделала? — спросил он, не глядя на нее. — Ты вышла за него замуж?
— Да.
— Поздравляю.
При любых других обстоятельствах, она огрызнулась бы в ответ, но в данный момент тон его голоса был настолько серьезен, что она не захотела вступать с ним в перепалку.
В последовавшей тишине, Джин крутила обручальное кольцо на пальце и тонкое из платины, которое появилось только сегодня.
— Боже мой, зачем ты это сделала, Джин? — Самюэль Ти. потер лицо. — Ты же не любишь его.
Хотя у нее возникло чувство, словно он говорил сам с собой, она прошептала:
— Если любовь — это требование для вступления в брак, то человеческий род никогда бы не женился.
Последовала еще одна долгая пауза, а потом он пробормотал:
— Мне есть, что тебе сказать.
— Да, я понимаю, — нараспев ответила она.
— И я не жду от тебя понимания.
— Зачем об этом заморачиваться.
— Потому что ты, моя дорогая, как ядовитый плющ для меня. Хотя я знаю, что все будет еще намного хуже, я не могу не дотронуться, чтобы потом не чесаться.
— О, это комплимент. — Она грустно улыбнулась. — Вы как всегда полны жизнерадостности.
Когда он очередной раз замолчал, она перевела на него взгляд, изучая его профиль. Он действительно был красивым мужчиной, с отточенными чертами лица, его полные губы, выпирающий подбородок, не делали его угловатым. Волосы были густыми, зачесанными набок. С авиаторами, висевшими на открытом воротнике рубашки ручной работы, с двойными пуговицами, он выглядел как игрок в поло, яхтсмен, со старой душой в молодом теле.
— Ты никогда не был таким тихим, — произнесла она, начиная беспокоиться о том, что он собирался ей сообщить. — Так долго не молчал.
— Вот ведь… черт, я не знаю, Джин. Я не знаю, что я здесь делаю.
Она не знала, что заставило ее так поступить (нет, как всегда она обманывала себя), когда протянула руку и положила ему на плечо, тем самым она признавала, что они оба страдают. И ей надоело быть такой гордой. Они оба устали от боевых действий, в которых никто из них не выиграл. Устала… от всего.