Доля правды
Шрифт:
— Б.С. в больнице подтвердила, что не Дыбус должен был оказаться жертвой, вела себя странно.
Он постукивал по листку бумаги красным фломастером и напряженно думал. Все это улики, довольно слабые улики, даже не столько улики, сколько промельки интуиции. Но интуиция редко когда его подводила. Ему вспомнилось холодное утро две недели назад, когда он шел по брусчатке Рыночной площади, а потом продирался сквозь кустарник к телу Будниковой. Кто там его ожидал? Прокурор Барбара Соберай и инспектор Леон Вильчур. Случайно? Возможно.
Старый полицейский уже давно мог бы выйти на
Каждый из них наперебой делился с ним своими знаниями о городе, о жителях, об их взаимоотношениях. Фактически всё, что он знал, знал от них. Случайно? Возможно.
Каждый из них бывал в местах всех этих преступлений, оставляя там свои следы, а тем самым мог объяснить присутствие волос или отпечатков пальцев. Случайно? Возможно.
Оба были сандомежанами, знали всю подноготную города, его маленькие и большие тайны. Случайно? Возможно.
А может, ему вообще не следует рассматривать их отдельно? Может, кроме этого расследования, есть кое-что еще, что их объединяет?
О чем они могли ему не рассказать? Что утаить? Где уклонились от истины? Ведь врут все, как сказал старый прокурор, отец Соберай.
Проваливающийся в дремоту Шацкий внезапно очнулся. Отец Соберай сказал еще кое-что. Рассказывая о зрембинском деле, он вспоминал, как они с капитаном прикидывали, стоит ли поставить все на одну карту или нет. Ну-ка, ну-ка. Возраст совпадал, старик Шотт и Вильчур тридцать лет назад могли быть коллегами. А вдруг Вильчур участвовал в расследовании одного из самых громких преступлений Народной Польши? Это бы объясняло его чрезвычайно высокое звание. Кто это видел инспектора в повятском отделе предварительного следствия?
Шацкий встал, приоткрыл окно, впустив воздушную заверть, которая, видимо, еще в феврале заблудилась в этих местах и до сих пор не нашла дороги назад. От холода его даже передернуло.
Предположим, что Вильчур и отец Соберай вместе работали над поланецким делом и что у них там с убийцами вышло что-то личное. Предположим также, что нынешнее дело — это продолжение того, старого, и Соберай теперь выгораживает их обоих, отомстивших потомкам тех людей. Тогда…
Что тогда?
Ровным счетом ничего.
Какой смысл убивать людей, которые с теми событиями не могут иметь ничего общего, потому что родились гораздо позже?
Какой смысл убивать из-за того, что существует любовный треугольник? Муж, жена и кто-то третий. Ну а если там был четвертый или четвертая? Нет, это уж слишком даже для суперэротической провинции!
А прежде всего: какой смысл в стилизации под антисемитскую легенду? Ясно, что подогревание истерии в средствах массовой информации всегда помогает — но вложить в это столько усилий! Бочки, подземелья, собаки — чушь какая-то.
По мнению Клейноцкого, совсем не обязательно, что все это дымовая завеса или работа безумца, это может быть целенаправленным действием, которое каким-то образом оправдывает убийства, объясняет их и указывает на мотив.
Мотив. У него не было даже намека на мотив, никакого подозрения, ни одной ниточки, за которую можно уцепиться, а потом по ней дойти до ответа на вопрос «почему?». А если он сделает успешный шаг в этом направлении, то ответ на вопрос «кто?» станет простой формальностью.
Шацкий тяжело вздохнул, открыл пошире окно, вылил в цветочный горшок оставшийся в кружке виски и пошел заваривать себе крепкий кофе. Приближалась полночь, организм напоминал о сне, но он собирался читать документы до победного, пока не найдет мотив.
Мотив этот был уже хорошо известен Роману Мышинскому, но сейчас контакт с прокурором стоял в списке его приоритетов на одном из последних мест. Старший инспектор филиала Института национальной памяти в Кельцах вопреки высокомерным декларациям не оказалась столь недоступна, и Мышинский в ее келецкой квартире заводил близкое знакомство с округлостями, изящно упакованными в сногсшибательный бюстгальтер от «Шантель» цвета граната.
А жаль. Посвяти Роман несколько минут звонку Теодору Шацкому и доложи ему, как самая малость ненависти, немного лжи и несколько стечений обстоятельств привели к гибели еврейской семьи в Сандомеже в 1947 году, он избавил бы прокурора, с которым жизнь и без того обходилась неласково, от ночного бдения.
Но с другой стороны, он лишил бы спокойного сна кого-то другого, так что, пожалуй, справедливость в какой-то степени здесь присутствовала.
Глава десятая
пятница, 24 апреля 2009 года
Израиль празднует День независимости и разгоняет демонстрацию палестинцев, протестующих против «стены безопасности», Армения вспоминает геноцид армян в Турции, католическая церковь чествует святую Гагу. Из опросов следует: 53 процента поляков не доверяют премьеру, а 67 процентов — президенту. Януш Паликот ставит лидера «Права и справедливости» на одну доску с Гитлером и Сталиным. Институт национальной памяти признается в ошибке и отзывает свое требование изменить название улицы Бруно Ясенского в Климонтове. Ранее ИНП назвал поэта приспешником сталинизма, а его смерть и пытки объяснил внутрипартийными разборками. В матче 25-го тура «Висла» разгромила «Гурника» 3:1, Роберт Кубица [154] показывает неплохие результаты во время тренировочного заезда перед началом Гран-при Бахрейна, а Силезский стадион демонстрирует талисман — ежика, надеясь, что кто-нибудь во время Евро-2012 сыграет именно там. В Сандомеже произошло уголовное преступление — из штанов подростка вытащили мобильник, штаны валялись при входе в спортзал. Погода без изменений, вроде бы даже чуть холоднее.
154
Первый в истории Формулы-1 польский автогонщик.