Дом на Тара-роуд
Шрифт:
— Замолчи, Брайан, — по инерции сказала Энни.
— Господи, как глупо… Мне и в голову не пришло, что она так подумает. — Лицо Мэрилин исказилось от боли.
— Так он не на Гавайях? — спросила Энни.
— Нет.
— А где же тогда? — Эта история начинала утомлять Брайана.
— Он мертв, — ответила Мэрилин Вайн. — Мой сын Дейл мертв.
Через час Дэнни почти успокоился. Возможно, он преувеличил опасность. Бернадетта уплыла на кухню готовить салат с копченой курицей. Там ничего не шипело, не кипело, не жарилось и не было обсыпано мукой. Он не знал, какой спокойной, мирной и нетребовательной может быть жизнь. Бешеной активности ему вполне хватало в офисе.
— У меня есть три минуты, чтобы позвонить? — спросил он.
— Конечно.
Он набрал номер Финолы.
— Это Дэнни Линч. Я хотел извиниться перед вами.
— Что, дети попросили?
— Нет. Они еще не вернулись.
— Тогда Бернадетта?
— Вы же знаете свою дочь. Она даже не упомянула об этом. Ни разу. Нет, я сам так решил. В тот день я дал волю плохому настроению.
— Ну, Дэнни, что я могу вам сказать? — спросила сбитая с толку Финола.
— Я хочу ответить на ваш вопрос. В настоящий момент компания испытывает финансовые трудности, но я совершенно уверен, что мы их преодолеем. У нас большие активы. Поверьте мне, Бернадетта ни в чем не будет нуждаться.
— Я верю вам, Дэнни. Спасибо. Наверное, мне не следовало спрашивать. Просто у вас есть обязанности не только перед Бернадеттой.
— Финола, этим я займусь позже. Ну что, мы снова друзья?
— Мы всегда были друзьями, — ответила она.
Дэнни положил трубку и увидел стоявшую на пороге Бернадетту.
— Ты герой, — сказала она. — Оказывается, все проще простого.
На кухне дома номер шестнадцать по Тара-роуд воцарилось молчание.
Первым его нарушил Брайан.
— У него что, была какая-то ужасная болезнь? — спросил он.
— Нет. Дейл погиб. Разбился на мотоцикле.
— Какой он был? У него были такие же рыжие волосы, как у вас? — негромко спросила Энни.
— Да. Хотя в нас нет ни капли ирландской крови, но и у Грега, и у меня волосы рыжеватые, так что у бедного Дейла не было выхода. Мы оба высокие, и он тоже был высоким. Худым. Спортивным. У него на зубах были скобки, как у многих детей в Штатах.
— У нас тоже кое-кто их носит, — сказал Брайан, не желавший, чтобы Ирландия в чем-то уступала Америке.
— Да, конечно. Он был замечательный мальчик. Каждая мать считает, что ее сын лучший в мире, и я не исключение.
— У вас есть его фотография? — спросила Энни.
— Нет. Ни одной.
— Почему?
— Не знаю. Наверное, потому что мне было бы больно на них смотреть.
— Но у вас дома есть его фотография. Мама сказала, что он очень красивый и что у него чудесная улыбка. Именно поэтому я надеялась, что он будет там, — призналась Энни.
— Да.
— Мне очень жаль.
— Нет, все в порядке. Он действительно был красивым мальчиком.
— У него были подружки?
— Нет, Энни, не думаю. Но матери всегда узнают об этом последними.
— Держу пари, что были. Так показывают во всех фильмах. В Америке очень рано начинают, — рассудительно сказал Брайан.
Они сидели и говорили о мертвом Дейле, пока Энни не вспомнила, что генерал Бернадетта скоро выйдет на военную тропу и тогда им не поздоровится.
— Я отвезу вас, — предложила Мэрилин.
На улице они увидели Розмари. Мэрилин посмотрела на Энни так, словно хотела спросить, хочет ли та остановиться и попрощаться с подругой матери. Энни незаметно покачала головой. Мэрилин прибавила скорость, и у нее сразу полегчало на душе. Ей было трудно обмениваться с этой женщиной даже самыми обычными соседскими приветствиями. Любопытно, что Энни чувствовала то же самое.
Мэрилин высадила детей в конце улицы. Ей не хотелось беседовать ни с Дэнни Линчем, ни с его новой возлюбленной. Всю обратную дорогу до Тара-роуд она обдумывала случившееся.
Лишь оказавшись у дома номер шестнадцать, Мэрилин с ужасом поняла, что не помнит, как доехала. Должно быть, она правильно поворачивала и подавала нужные сигналы. Ей стало очень стыдно. Большинство аварий случается тогда, когда люди сидят за рулем, а думают о чем-то другом. Когда Мэрилин поставила машину Рии в гараж и вошла в дом, ее всю трясло. Она поднялась в гостиную и села за стол. Рия оставила на серванте три хрустальных графина. В записке было написано, что графины стоят в основном для красоты, потому что они с Дэнни всегда пили недорогое вино. Она надеется, что содержимое графинов еще можно употреблять; если Мэрилин захочет, то пусть не стесняется. В одном из графинов было немного бренди, в другом — что-то похожее на портвейн, а в третьем — херес. Дрожащей рукой Мэрилин налила себе бренди.
Так что же случилось сегодня? Что изменилось? Что позволило ей заговорить о Дейле, рассказать чужим людям, что у него были веснушки на носу и скобки на зубах? Признаться, что у нее нет ни одной его фотографии, потому что при взгляде на них она начинала корчиться от горя? Почему прямой вопрос двух детей, которых она едва знала, позволил вырваться наружу словам, каких от нее не могли добиться ни муж, ни друзья, ни коллеги?
Почти стемнело, но на небе еще были видны красные и золотые полоски заката. Она жила в доме и в городе, которых Дейл никогда не видел. Никто из здешних жителей не знал, что она была матерью, любящей матерью, которую ожидало счастливое будущее. Они знали только замороженную, застегнутую на все пуговицы Мэрилин Вайн, и все же кое-кому из них она нравилась. Она встречала людей, которым приходилось не легче, чем ей. В первый раз со времени трагедии Мэрилин поняла, что это правда.
Люди говорили, что отчаяние — это смертный грех, но не могли придумать ни одного убедительного довода в пользу жизни, который мог бы сравниться с величиной ее потери. Слова Грега и всех остальных ей не помогали.
Глупо было думать, что всё может измениться за один вечер. Она не из тех людей, которые верят в панацеи. Произошло совпадение, вот и всё. Эти дети приедут в дом 1024 по Тюдор-драйв, где играл, спал и делал уроки Дейл Вайн. Туда, где прошла его короткая жизнь. Будут находить себе друзей, как делал и он, и плавать в том же бассейне. Могут даже найти секундомер и засекать время, за которое проплывут круг они сами и их мать. Так же, как при жизни делал Дейл. «Давай, мама, ты можешь проплыть лучше!» — кричал он. И она действительно проплывала лучше.