Дом на улице Гоголя
Шрифт:
То, что он опять перешёл на «вы», ударяло больней всего.
И Батурлин положил на стол серебряное обручальное кольцо.
Наташа не видела лица жениха, уже ставшего бывшим, когда тот на одной ноте произносил свой непереносимый монолог. Она ничего не видела перед собой, только кольцо проявилось с безжалостной чёткостью. Ошеломлённая Наташа с трудом сообразила, что от неё сейчас требуется: сняла и положила на стол рядом с серебряным кольцом своё золотое.
Два года назад, в ответ на сообщение деда, что Батурлин, кажется, смягчился, Наташа не на шутку рассердилась. Сгоряча она послала в Париж резкое письмо, в котором требовала, чтобы Батурлин оставил их с дедом в покое, не беспокоил больше своими письмами.
Вежливость требовала завершить переписку, смягчив Наташин демарш, и Иван Антонович написал Батурлину, в свою очередь поблагодарил его за приятное знакомство, просил отнестись с пониманием к состоянию внучки и извинить её несдержанность.
Переписка заглохла, как полагал Наташин дед, окончательно, но после паузы, затянувшейся на год, из Парижа пришло письмо, в котором Владимир Николаевич сообщал о кончине отца. Это письмо не могло остаться без ответа, тем более, что за годы заочного общения старик Батурлин стал нечужим Ивану Антоновичу человеком. Как-то сами собой возобновились телефонные разговоры, в которых Владимир Николаевич рассказывал, каким образом то, что тогда называли горбачёвской перестройкой, отозвалось в соотечественниках, разбросанных по миру. Потомки вынужденных эмигрантов с воодушевлением относились к открывшейся возможности принять участие в жизни родины. Создавались благотворительные фонды, и с одним из них, определившим своей задачей оказание дорогостоящей медицинской помощи воспитанникам советских детских домов, начал сотрудничать Батурлин.
— По делам фонда я получил возможность почти беспрепятственно наезжать в Россию. — Это название страны, которая уже несколько десятилетий называлась иначе, оставалось единственно приемлемым для семьи Батурлиных.
В один из приездов на родину Владимир Николаевич ещё раз посетил старый дом на улице Гоголя. Наташа, предупреждённая о его приезде, уехала с Сергеем «на рыбалку», и это никого не удивило — приблизительно такой и предполагалась её реакция. Иван Антонович в те два дня лучше узнал Батурлина. Вернее, то, что он услышал от гостя, легло в русло его уже сложившегося мнения о Владимире Николаевиче.
Уже несколько месяцев в поместье Батурлиных жили трое российских детей, попавших в детский дом после гибели родителей. Взорвался газовый баллон, у родителей не было шансов выжить, а старшая дочь и сама спаслась, и сумела спасти остальных детей. Годовалого братика отважная двенадцатилетняя девочка нашла и вытащила первым, и он почти не пострадал, а вот сестрёнка пяти лет обгорела основательно, и сильнее всего пострадало лицо. У старшей, Танечки, как её называл Батурлин, были, в основном, обожжены руки. Для проведения серии пластических операций Батурлин легко получил разрешение на вывоз девочек из страны, а с их братом возникла проблема: малыш не нуждался в помощи пластического хирурга, к тому же он был помещён отдельно от сестёр в другое детское учреждение.
Доказать советским бюрократам очевидную истину, что этих детей нельзя разлучать, что психологическое состояние, а стало быть и перспектива выздоровления сирот напрямую зависит от того, смогут ли они жить вместе, оказалось делом непростым. Батурлин узнал, что именно нужно сделать, чтобы получить возможность помочь детям — дать взятку. Открывая для себя потерянную Россию, Владимир Николаевич всё сильней сомневался в возможности своего скорейшего возвращения на историческую родину. «Я не сумею тут жить. Ждать, пока кто-то менее брезгливый разгребёт завалы, накопившиеся за годы коммунистического режима, а потом въехать на белом коне — жалкая позиция. Но, понимаете, Иван Антонович, я боюсь возненавидеть». Иван Антонович понимал, он понимал больше, чем полагал Батурлин, и, не вдаваясь в рассуждения, поддержал решение гостя отложить возвращение до лучших времён.
Глава двадцать первая
В восемьдесят седьмом году, в конце лета, Батурлин в третий раз наведался в Загряжск. Ехал он в этот раз с конкретной целью: ему нужно было обсудить с Наташей вопрос, от решения которого зависела вся его дальнейшая жизнь. Владимир Николаевич решил усыновить тех сирот из России, что жили у него уже полтора года.
Батурлин приехал в то время, когда Сергей, по обыкновению в августе навещающий на Полтавщине своих, вместе со всем семейством отдыхал в Крыму. Наверняка это дед подстроил — посчитал, что в отсутствии Серёжки я стану более сговорчивой, усмехнулась про себя Наташа и решила перед появлением высокородного гостя сбежать в Никольское.
В этом августе она уже ездила на рыбалку без Сергея, и обнаружила, что в одиночестве сидеть на берегу с удочкой, в одиночестве ложиться спать, в одиночестве просыпаться под птичий ор — самое умиротворяющее из того, что она могла бы для себя придумать. Впервые в Никольском она думала прежде всего не о том, что Сергею как воздух нужны эти, с позволения сказать, рыбалки, а о том, что они как воздух нужны ей самой, причём рыбалки в буквальном смысле — она слишком напряжённо и много работала. Наташа поняла, что за три года устала поддерживать любовника. «В конце концов, кто из нас несчастный-одинокий? — я несчастный-одинокий. У него есть жена, пусть с ней и рыбачит, а с меня хватит».
Она уже собралась выходить из дома, и тут из окна своей комнаты увидела, как по двору идут улыбающиеся и дружески беседующие Иван Антонович и Батурлин. Дед до прямой лжи докатился — ввёл её в заблуждение о времени прибытия француза, лишь бы по своему рецепту приготовить внучкино счастье, накручивала себя Наташа, но, как ни странно, рассердиться по-настоящему у неё не получалось. По голосам внизу она определила, что мужчины ушли в дедов кабинет, где в прошлые приезды располагался Батурлин, и решила, что сумеет незаметно выскользнуть из дома. Стараясь осторожно идти по ступенькам, чтобы они своим скрипом её не выдали, Наташа спустилась, и возле лестницы столкнулась с Батурлиным.
Никогда ещё она не видела графа таким растерянным, почти напуганным.
— Натали! Наталья... Наташа... Как хорошо, что вы здесь, что вы не уехали в этот раз! Мне нужно обсудить с вами крайне важный для меня, и, надеюсь, для вас вопрос.
Батурлин быстро приходил в себя, и уже рассматривал Наташу, от неожиданности встречи делая это слишком откровенно; было заметно, что рассмотренное вызывает в нём восхищение. Если бы в ту минуту Наташа могла увидеть себя со стороны, поразилась бы тому, как неправдоподобно быстро она похорошела под взглядом Батурлина. Наташа себя не видела и не думала о том, как сейчас выглядит, но осанка, голос уже изменились, когда она произносила:
— С приездом, Владимир Николаевич! Надеюсь, вы хорошо проведёте время в нашем доме. К сожалению, я должна покинуть вас...
— Останьтесь, я прошу вас, Наташа! Собственно, я для того сюда и приехал, чтобы переговорить с вами.
— Ничем не могу помочь, Владимир Николаевич, до свидания.
«Нет! Ни за что! — кричало внутри Наташи, когда она, почти ничего не видя перед собой, гнала машину в направлении Никольского. Кто смог унизить один раз, будет унижать и дальше». Она едва успела свернуть на обочину, когда, обгоняя контейнеровоз, на её полосу вылетела «Волга». «Нет! Никогда!», — уже вслух повторяла она, уставившись на руль. Наташа дождалась, пока дрожь в руках утихла и снова включила зажигание: «Вперёд!».