Дом на улице Гоголя
Шрифт:
Вопросы, один тяжелей другого, и никаких ответов. Думал, вернётся, прижмёт к себе Наташу, и само собой придёт верное решение, во всяком случае, отступит чувство безысходности. А тут, оказывается, на фирму наехали; предсказуемое событие, конечно, но уж слишком несвоевременное. Наташа напуганная, напряжённая, возле неё сейчас не отдышишься. Ладно, решил Сергей, рэкет — это актуально, а семья только через месяц вернётся, так что будем решать проблемы по мере их поступления.
Как ни старался Сергей до поры выбросить из головы семейные нелады, это у него выходило плохо. Зрелище злобно искривлённых губ, которыми Оксана силилась изобразить улыбку для уезжавшего мужа, крепко засело в памяти. А ещё эта её странная прощальная фраза: «Дунаеву привет!». При чём тут Дунаев? Может быть, она оттого и взбеленилась, что
Сергей никогда не увлекался парными видами спорта, а после того, как уволился с кафедры, и вообще-то не пересекался с Дунаевым. Недолюбливала Оксана плейбоя, считая, что этот рафинированный развратник оказывает на мужа дурное влияние, а не знала того, что некогда именно Дунаев остановил Сергея в намерении разрушить их семью.
Первый свой женатый год Сергей пережил как дурной сон, от которого невозможно очнуться. Хорошо ещё, что тот год в институте был дипломным, и ему приходилось вкалывать за двоих: за себя и за Оксану, тяжело переносившую беременность. После двенадцати часов, проведённых за проектами, откуда-то являлась бредовая надежда, что с защитой дипломов и рождением ребёнка Оксана может исчезнуть из его жизни. Дипломы были получены, ребёнок родился, а чужая женщина по-прежнему оставалась в доме, в котором прошло детство Сергея, и который он любил, пока там не обосновалась Оксана.
Вскоре выяснилось, что не только у Оксаны родился сын, ещё у матери Сергея появился внук. Молодая бабушка, не израсходовавшая за свою безмужнюю жизнь запасы нежной заботливости к младенчикам, души не чаяла в шевелящемся тельце, и Сергей начал догадываться, что ситуация, в которую он влип, ещё запутанней, чем ему представлялось до появления на свет ребёнка. Идеи одна безумней другой приходили ему на ум. То он задумывал сбегать на БАМ, то собирался завербовываться на Север: «Буду деньги высылать, чтобы они ни в чём себе не отказывали. — Он хотел, чтобы его сын, которого он не умел и не хотел полюбить, не чувствовал себя несчастным оттого, что его мечты не исполняются из-за вечной нехватки денег. Детская несбывшаяся мечта Сергея называлась: велосипед «Турист». — А больше я всё равно им ничего дать не смогу».
Но Оксана подкинула ему идейку получше: строительство кооперативной квартиры.
— Как ни хорошо нам живётся с твоей мамой, какая она у тебя ни золотая, а семья, Тимохин, должна жить отдельно, — однажды заявила Оксана. — «Замечательно! — внутренне возликовал Сергей. — Я буду работать на квартиру, и, когда она построится, с чистой совестью отправлю туда Оксану с ребёнком». С этим предложением забрезжил свет в конце семейного туннеля — рано или поздно эта женщина съедет и оставит его в покое.
Продолжение разговора поубавило в нём ликования.
— Жить мы будем на твою зарплату, а выплачивать взносы в кооператив — с доходов за подготовку абитуриентов; тебе придётся этим заняться.
— Да-да, — охотно закивал Сергей. Он был готов и вагоны разгружать, лишь бы поскорее исправить свою чудовищную глупость с женитьбой.
— Что «да-да»? Думаешь, оттого, что ты решил подработать, на тебя сами собой повалятся клиенты? А если ты и сумеешь чуток заработать, так неприятностей огребёшь выше головы. Это же частное предпринимательство — улавливаешь? — И, видя, что муж не «улавливает», пояснила: — Статья это, Тимохин, уголовная статья. Этот бизнес хорошо организован, и только в связке им заниматься безопасно. Насколько мне известно, в нашем институте подготовкой заправляет доцент Дунаев. — Она бросила на Сергея насмешливо-испытующий взгляд. — Одна моя знакомая насчёт тебя предварительно с ним переговорит, а после ты сам к нему подойдёшь и согласишься на условия, которые он обозначит. Всё понятно пока?
Ему всё было понятно. Оксана отлично помнила, что говорила о человеке, сломавшем Сергею жизнь, и взгляд, которым она сопроводила фамилию Дунаева, красноречиво это подтверждал. На условия того, кто, походя, убил их с Наташей любовь, он должен был с поклонами и приседаниями соглашаться. Тем не менее, Сергей решил, что, если понадобится, будет и приседать, но на свою свободу от Оксаны заработает.
Условия Дунаева были просты:
— Клиенты вам будут звонить от Марины Семёновны, если не назовут этого имени — вы впервые слышите о подготовке, и не понимаете, при чём тут вы. Отстёгивать будете двадцать процентов, а всё остальное ваше, дружище.
Сергей подхалтуривал в дунаевской «связке», хотя непосредственно с ним никакой связи не ощущал, как и раньше они лишь коротко здоровались при встречах. «Отстёгивал» Сергей какой-то левой девице, раз в месяц появлявшейся в институте исключительно для сбора податей. Никаких оснований, вроде бы, не имелось для того, чтобы Дунаев полез в душу Сергею, а у Сергея тем более не было причин раскрываться перед тем, кого считал своим обидчиком. Однако на одной из институтских вечеринок, когда кто-то из коллег «проставился» по случаю дня рождения, между ними состоялся неожиданный разговор, сыгравший важную роль в жизни Сергея.
— Я плохо помню вас студентом, дружище, но внутренняя пружинка угадывалась, глаз горел, а теперь вы потухли как-то, — мягко заговорил подсевший к нему Дунаев. — Не хотите рассказать старшему товарищу о том, что вас угнетает? Говорят, иногда у меня получается давать дельные советы.
Вместо того, чтобы послать непрошенного советчика куда подальше, в вежливой форме, разумеется, Сергей сходу стал выкладывать, что он не любит свою жену, нет, это раньше он просто её не любил, а сейчас она вызывает в нём адскую смесь раздражения и чувства вины, что каждый день самое тяжёлое — возвращаться домой и опять видеть там эту женщину. Он подготавливает почву для развода, и обязательно разведётся, только вот какое дело — сын, а он и мысли раньше не допускал, что, познав на собственной шкуре прелести безотцовщины, когда-нибудь сам сможет бросить ребёнка. Сергей запоздало удивился: «С чего это меня вдруг понесло?», и, внезапно прервав поток откровений, замолчал. Даже лучшему другу он не рассказывал о невыносимой тягостности своей семейной жизни. Да Герману и не нужно было ни о чём говорить, он сам всё понимал, грустно смотрел на Сергея, порывался порой что-то сказать, но спохватывался и отводил глаза. Другу не решился довериться, а этому проходимцу, деляге, лощёному сатиру, вот так взял и сразу всё выболтал.
— Вы полагаете, — заговорил Дунаев, — что, если бы вы были страстно влюблены в свою будущую жену, то с рождением ребёнка ваша влюблённость только возросла бы?
Сергей не знал, что ответить.
— Дружище, вы находитесь в плену одного из самых распространённых и опасных заблуждений цивилизованного человечества. Я озвучу это заблуждение: влюблённость и семья — явления одного порядка, первое есть логическая предпосылка второго. Если вам вдруг безумно понравится конфетный фантик, неужели вы тут же решите, что и сама конфета априори замечательная, и что она одна будет всю жизнь насыщать ваши вкусовые рецепторы? Абсурдно, скажете? А не абсурдно полагать, что миллионы и миллионы людей, до нас наступившие на грабли под названием «женитьба по большой любви», существуют сами по себе, а вот я, такой весь из себя королевич, — сам по себе, у меня всё будет иначе, уж моя-то любовь будет вечной? Или, может быть, наши предшественники, которые сначала страстно любили, а потом не менее страстно ненавидели своих жён, бросали их с малыми детьми, которые избивали, а то и убивали предмет своего недавнего обожания — все они поголовно глупее и порочнее нас с вами?
Влюблённость, дружище, — самая ненадёжная и самая коварная вещь на свете. Она, конечно, проходит, но чем сильнее она была, тем яростнее отмашка маятника. Любовь уходит только потому, что она уходит всегда, и она оставляет после себя пустоту. Человеку плохо, он жаждет возрождения прежних ярких чувств, но каким образом? — ведь рядом с ним совсем не та женщина, которая когда-то очаровала его. Замужество и материнство изменили её характер до неузнаваемости: она стала основательнее, рассудительнее, прагматичнее, и, стало быть, скучнее; она уже не так молода и хороша, располнела после родов. Эта другая женщина больше не вызывает в нём пылкой страсти, и он оскорбляет, унижает женщину, он бьёт её по лицу, и маятник вновь даёт отмашку — слёзы, раскаяние, примирение, любовь-морковь. А через какое-то время происходит неизбежная отмашка в противоположную сторону. И во всём этом колебательном кошмаре живут дети. Что вы обо всём этом думаете, Сергей?