Дом на улице Гоголя
Шрифт:
— Нельзя, чтобы Зинон меня «зарубила», тогда всем будет очень плохо. — Остатки памяти о том, что она только что слышала от таинственных тёток, ещё плавали в голове Юли. — Гера опять умрет, а я ... тоже что-то ужасное...
Она опустилась на колени и сказала:
— Зинаида Николаевна, не убивайте нас! Пожалуйста! Хотя бы ради Геры, ведь вы же его любите.
Вскоре девочка будто бы пришла в себя, она уже сама не понимала, как ей пришла в голову такая глупость — ведь это было то же самое, что стоять на коленях перед танком и просить, чтобы он тебя не переезжал. Зинон визжала: «Цирк... кривляться... общешкольное собрание... педсовет...».
Юля обвела глазами класс, заметила, что Галя Криваго потрясённо смотрит на неё, и сказала,
— Понимаете, вы?! Понимаете теперь, что наделали?! Вы ещё пожалеете! Вы об этом сильно пожалеете! — Гера оттолкнул классную и бросился к подруге. Обхватив её лицо ладоням, он быстро заговорил:
— Юленька, не обращай внимания на эту идиотку. Я с тобой, и никому не позволю тебя обижать. А эта курица, — он бросил бешеный взгляд на онемевшую Зинон, — ещё покудахчет, я тебе обещаю!
Завуч подбежала со стаканом воды и поднесла к Юлиному рту, но та отворачивалась. Вода расплескалась на завучин пиджак, это показалось девочке невероятно смешным, и она расхохоталась. Потом в класс зашли симпатичные парни в белых халатах, они уговаривали Юлю поехать с ними. И завуч Морозова уговаривала, уверяла, что теперь все будет очень хорошо, замечательно просто.
Юле поставили нестрашный диагноз: «Реактивное состояние» и уже через две недели выписали из психиатрической больницы. За это недолгое время много чего успело случиться. Кто-то ударил Зинаиду Николаевну в её собственном подъезде по голове, да так сильно приложился, что она до сих пор лежала в больнице. Геру арестовали — именно его подозревали в нанесении тяжких телесных повреждений учительнице. Завуч слышала, как он угрожал Зинаиде Николаевне, ребята сначала молчали, а потом подтвердили этот факт следователю. Вроде бы, кто-то видел, как очень высокий парень заходил в день происшествия в тот подъезд, где жила Зинон, а одна бабулька-божий одуванчик опознала в парне Германа. А у него не было алиби.
Когда он вышел на свободу, Юля уже оканчивала политехнический институт. Они долго узнавали и вновь привыкали друг к другу, со временем прежняя нежность появилась между ними.
А через год освободились двое отморозков, с которыми Гера не поладил на зоне, они подкараулили его вечером и убили.
Юлия, счастливая будущая мать, поджидая мужа, готовила ужин. За окном страшно вскрикнул мужчина, и тут же пронзило насквозь: «Гера!». Она сразу же поняла: случилось непоправимое, как была — в халатике и тапочках — выбежала на улицу и увидела мужа. Гера лежал на спине, из его рта струйкой текла кровь. Двое парней пробежали мимо неё. «Негодяи! Что вы наделали?!» — закричала Юлия. Один из парней обернулся, широко шагнул к ней и ударил ножом в грудь.
Юлька медленно осознавала, что она находится уже не во дворе их с Герой дома, а в каком-то знакомом помещении. Грудь разрывала боль — и от ножевого удара, и от горя — мужа только что убили. Но Гера находился тут, рядом с ней, живой, невредимый, ещё совсем юный. Она вновь была ученицей десятого класса и по-прежнему стояла на коленях перед орущей Зинаидой Николаевной.
«Но ведь это уже было. Нас снова, что ли, теперь убьют? — с тоской думала она. — Хватит! Я больше не могу». Не обращая внимания на вопли классной, Юля жадно вглядывалась в милое Герино лицо. Боль в груди не отпускала, но это её не тревожило: «Все равно вместе нам не выбраться». Она хотела что-то сказать, и охрипшим голосом начала:
— Гера...
Она обнаружила, что висит в воздухе, под самым потолком, а прямо под ней столпились одноклассники, тут же стояли склонившиеся над чем-то Зинон и завуч Зимина. Там, внизу, лежало её мёртвое тело.
Глава сороковая
— Вот мы и закончили. Возвращайтесь,
Удивительное дело! Совсем ещё юная девушка дрогнула, прогнулась — ничего экстраординарного. К тому же прессовала учительница её не на шутку, тут и покрепче человек мог не выдержать. Так почему же настолько сурово с ней обошлась жизнь — сразу отправила странствовать?
— И почему? Есть у вас ответ, Александр Николаевич?
— Нет, Ульяна. Нет у меня ответа. Пока скажу только о том, что лежит на поверхности. В ваших ПВК — этой аббревиатурой я обозначаю пространственно-временные континуумы — отчётливо проявлен фактор алкоголизма. В одном случае спился Гера, в другом — вы. Не исключено, что, если бы ваша классная руководительница не была такой яростно-напористой, и ваш союз с Германом состоялся легко, без заметных препятствий, вы спились бы вместе, дружно и весело. Но не будем строить предположений, а оценим полученные данные: ради медали и будущей карьеры вы готовы были отказаться от любви. Герман не сделал ради спасения любви ничего. Теперь вы оба имеете то, что имеете.
Она чувствовала правду в суровых словах Александра Николаевича. Она сидела с осунувшимся лицом, но навстречу встревоженному взгляду Пастухова твердо сказала:
— Все в порядке. Я готова продолжать разговор.
— Нет, Ульяна. Сейчас пора затапливать баньку. Это недолго. А вы пока отдыхайте.
Юлия никогда не была склонна к мистике, не испытывала интереса ко всему тому туманному и загадочному, что с окончанием советской эпохи вдруг пылко полюбили образованные дамы и вечные юноши с взором горящим.
Она не отбрасывала сходу эти флогистоны, как иронически именовала метафизические категории и эзотерические объекты все разом, допуская, что на самом деле не так уж много мы знаем об устройстве мира. Но одно дело — теоретические допуски, и совсем другое — самой неожиданно очутиться не в привычном трехмерном пространстве, а на перекрестке неведомых путей, где время — не только одна из констант физического мира, а нечто самостоятельное и грозное.
Но, странное дело, Юлия не испытывала ни страха, ни тревоги, только растерянность. Мелькнуло минутное опасение, что сейчас, когда она совершила невероятное путешествие в прошлое и будущее одновременно, каша из воспоминаний, разговоров и кошмарных снов снова заварится в её голове, и тут же поняла, что этого не произойдёт. Она начала думать о Германе, о том, под каким соусом нужно подать ему непривычную правду, в которую, если выкладывать всё без обиняков, не поверит ни один разумный человек.
В горницу вошёл Пастухов, и, не успев добраться до своего кресла у печки, заговорил:
— Итак, ваш муж. Это единственный человек, который сумеет вам помочь. Опять я не так сказал. Только вы и ваш муж сумеете помочь друг другу. Если вы будете выбираться вместе, специальные средства, даже если и понадобятся, будут играть только вспомогательную роль. Вашему Герману, как это будет ни трудно и горько, но придётся осознать, что всё произошедшее с вами в Москве, произошло по его воле. Это он толкнул вас на путь страданий. Если муж возьмет на себя ответственность за ситуацию, тогда вы обойдётесь небольшой внешней помощью. Только вот какая незадача: выйти на путь страданий легко, сойти с него совсем не просто. Согласится ли он пойти с вами по пути страданий — вот в чем заключается первый вопрос.