Дом на улице Гоголя
Шрифт:
Юлька Астахова сбегала по школьной лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Ей надо было успеть заскочить в свой класс, усесться за парту, раскрыть какой-нибудь учебник и изобразить глубокую задумчивость раньше, чем её настигнет Зинон — Зинаида Николаевна, их классная руководительница.
Она влетела в класс, прежде чем из-за угла показалась погоня. Никого из одноклассников там не оказалось, зато сидели какие-то старые тетки и разговаривали между собой настолько неразборчиво, что Юлька сначала подумала, что они говорят не по-русски. Потом прислушалась:
Всё в классе непостижимым образом изменилось за те полчаса, что Юльки тут не было. Вместо парт стояли незнакомые столы, доска висела невиданная, вместо дощатого пола, выкрашенного немаркой коричневой краской, лежал линолеум, изображавший из себя паркет.
Юля помялась, потом подошла к женщинам:
— Добрый день!
Полный игнор. Юля кашлянула. Тётки продолжали её не замечать.
— Извините, вы не знаете, куда ушел 10 «Б»?
Тётки, не отвлекаясь на такой пустяк, как стоящая перед ними десятиклассница, продолжали своё невнятное бормотание.
«Они глухие! — осенило Юльку. — Оттого и бормочут, будто у них рты кашей набиты. — И тут же засомневалась в своей догадке: — Пусть они глухие, но не слепые же: вон как дружка на дружку любуются. А меня в упор не видят». Она вспомнила: кто-то говорил, что глухие живут за невидимой стеной, отделившей их от слышащих людей. Да, именно на это походило больше всего общение глухих женщин: они будто находились в другом мире.
Юля растерялась. Не было никакого смысла в компании с глухими старухами ждать у моря погоды. Но и выйти из класса она опасалась: а вдруг наткнётся на кого-то из учителей, и тогда выяснится, что она опять несанкционированно болталась по школе, потому и не знает, куда подевались одноклассники. От нечего делать она подошла к одному из столов, на котором лежала большая открытка. «Встреча выпускников» — было написано крупными золотыми буквами на её лицевой стороне.
Кажется, что-то начинает проясняться.
Перевернув открытку, Юлия прочла: «Дорогой выпускник 1967 года! Поздравляем Вас с сорокалетием окончания школы! Ждем Вас в нашей школе 14 апреля».
«Здрасьте! Какое еще сорокалетие? Четырнадцатое апреля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года будет не через сорок лет, а уже через два месяца». Юле надоели все эти непонятки, она решила выглянуть в коридор — если на горизонте чисто, можно попытаться найти своих. Подходя к двери, она вдруг ясно расслышала, как одна из тёток за её спиной спросила:
— Не знаете, кто-нибудь из наших был на похоронах Герасима?
Она рывком развернулась — этот немыслимый вопрос вполне разборчиво задала грузная и важная тётка, чей голос уже давно казался Юльке смутно знакомым.
— А никто тогда не знал, что Герка умер. Его тихо похоронили. Он же пил сильно — да вы знаете — от пьянки и помер. В один день с Высоцким, в восьмидесятом, умудрился уйти. Все тогда о Владимире Семеныче только и говорили, может быть, ещё из-за этого про Герку не знали, — уныло, но тоже чётко проговорила совсем старая женщина.
—
— Да вы вспомните, как тогда ее обложили. И какой у нее выбор был: или медаль — журфак — интересная работа, или вылет из комсомола, школа рабочей молодежи плюс завод. Такая жизнь при Юлькином темпераменте и таланте — да её изнутри разорвало бы.
Эта добрая женщина очень походила на мать Оли Назаровой.
— Талант себе дорогу всегда пробьет. Трудностей испугалась! Жизнь человеку разбить оказалось легче, — продолжила наезжать беззубая.
— Я не помню, из-за чего, собственно, был весь сыр-бор? Кому надо было, чтобы они расстались? — спросила важная.
— Наша Зинон не хотела своего любимчика Астаховой на съедение отдавать. Считала почему-то, что та со временем в акулу вырастет. Помню, она говорила, что Юлька повеселится с Геркой, а потом разжует его и выплюнет — уберечь хотела хорошего мальчика от беды. Зинаида Николаевна тогда в большую силу в школе вошла, зверела прямо, если против её характера шли, а Юлька её не слушалась и Геру не оставляла, — присоединилась к разговору худая женщина с запавшими глазами.
— Акула она и есть, — встряла беззубая. — Пару лет назад встречала я как-то эту фифу. Смазливый парнишка при ней состоял, вертлявый такой, чуть постарше моего внука. Позорище! Кожа на морде перетянутая — пластику, видно, раз двести делала. Сделала вид, зараза такая, что меня не узнала.
— Девчонки, — так назвала старых тёток женщина в кудрявом парике, — да вспомните вы нашу Джульетту! Разве она могла такой вот жизни для себя хотеть? Ни детей, ни семьи, ни любви настоящей. Гера, говорите, сломался. А она не сломалась?
— Ты даешь, Галка! — не унималась беззубая. — Сломалась — и выбрала себе дольчевиту. А не сломалась бы — сидела бы сейчас здесь счастливицей измочаленной, вроде нас.
Юля напряженно вглядывалась в лицо женщины, которую назвали Галкой, и в нем начало проявляться другое лицо — юное и отчего-то кажущееся знакомым. Юля с ужасом начала узнавать в этой женщине свою одноклассницу — это была Галя Криваго, только пожилая и без своей роскошной косы. Необходимо было срочно разобраться в происходящем. Юлька вышла из ступора, в котором пребывала в течение всего разговора таинственных теток, на непослушных ногах подошла почти вплотную к той, которая была старой Галей Криваго, набрала полную грудь воздуха и выпалила:
— Галя, посмотри на меня!
Женщина никак не отозвалась и не взглянула в её сторону.
— Жалко их обоих, — вздохнула худая тетка, — Надо было им тогда затаиться. Встречались бы где-нибудь втихаря, подальше от Зинаиды и её стукачей.
— Джульетта жила, как дышала — легко. Она не смогла бы таиться, хитрить, — грустно вздохнув, произнесла добрая.
— Красиво сказала! Поэтично! — ярилась беззубая. — Предательство...
В класс ворвалась Зинон, следом за ней вбежал Герка. Ещё живой, милый Герасим!