Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи
Шрифт:
— Ты понял? Это тот, другой!
В голосе мадам Полины звучит не враждебность, а тщеславие свидетеля истории, которая затевалась не где-нибудь, а в ее заведении. Но дверь «Черной лошади» вращается снова. Теперь она выпускает наружу папашу и жениха — бывшего жениха. Они размахивают руками, кричат неизвестно что. Напрасные старания! Все еще не произнося ни слова, но крепко держась за руки в знак воссоединения, неугодный жених и несостоявшаяся жена скрываются в боковой двери церкви. Точно такая же дверь есть с другой стороны. Лязг тяжелой задвижки — и беспомощные удары преследователей по дверным
Рев мотора — и снова в погоню за приключениями…
Инес Каньяти
ГЛУПАЯ ИНДЮШКА
Это было накануне выпускных экзаменов, в один из тех долгих золотистых вечеров, какие бывают в июне. Я не очень торопилась домой после уроков, вот почему меня устраивало, что начиная с мая учительница оставляла нас после занятий и заставляла писать диктанты, полные всякой чепухи, связной и бессвязной, берущейся невесть откуда, вроде задач с ваннами и испорченными кранами, с поездами, что то и дело гоняются друг за другом или встречаются, с вороватыми лавочниками, которые ни за что не упустят свою выгоду. Все это нисколько не располагало к сдаче экзамена.
А в тот вечер учительница вдобавок сказала мне:
— Помучаешься ты со своим аттестатом, ты же ничего не понимаешь.
Что до меня, я была вполне согласна с ней, я ничего не понимала в этих скучных вещах. И еще потому я не торопилась возвращаться, что повсюду был разлит этот прекрасный золотистый цвет и дома родители, если они сердиты, тоже скажут:
— Вот уж я удивлюсь, если этакая дура получит аттестат. Ты останешься такой же невеждой, как Эрнест, который и подписывается только крестиком, потому что не умеет писать, его вдобавок и в армию не взяли, понятно почему.
Мы, встречая Эрнеста, косились на него, стараясь понять, почему его не захотели взять в армию, тогда как он так хорошо стрелял зайцев, птиц и лис, что днем, что ночью, сам не попадаясь, на что весьма часто жаловался деревенский полицейский.
Так вот, я тащилась по дороге вместе с Сюзеттой, девочкой из моего класса. У нее есть велосипед, но она шагает рядом со мной и рассказывает, что в садах ее родителей полно клубники. Клубники! Ну и врушка же эта Сюзетта. Сегодня утром она сказала даже:
— Я тебе ее принесла, чтобы ты сделала торт.
Она любит торт. Она спрятала клубнику под какой-то кучкой травы, которую накосил на склонах дорожный рабочий, но уже не помнит, где именно. Стали искать, медленно ворошили одну за другой кучки сухой травы, пахнущей диким укропом. Долго искали. В конце концов Сюзетта сказала:
— Наверняка рабочий забрал клубнику.
Я никогда не ела настоящей клубники, никогда. Я сказала:
— Надо напасть на него, чтобы он ее отдал.
А она сказала:
— Теперь, когда он ее съел, это трудно.
И это была правда. Тогда мы расстались. Сюзетта, это самая большая врушка, которую когда-нибудь видел свет, такая врушка, что никто не может ей поверить, даже если в самый полдень она утверждает, что это полдень, но у нее такие ручки, маленькие, очень белые и очень проворные, и потом, у нее есть велосипед и сад, полный грядок с клубникой.
Как только я осталась одна на дороге, ведущей вдоль изгородей, я заспешила, потому что и правда я долго провозилась со всеми этими историями. Я припустилась к дому и бежала, и бежала. К счастью, у меня была сестра, чтобы присмотреть за коровами. Я прибежала как раз в тот момент, когда моя мать собиралась идти в хлев, чтобы помочь моему отцу доить коров. Мой отец ненавидит доить коров один. Он говорит:
— Лучше бы я рожал каждый день.
А мать ему отвечает:
— Ты даже не знаешь, что говоришь.
Едва явившись, я поняла, что в этот вечер будет не до шуток. Лицо у моей матери было замкнутое и серое, как всегда, когда она злилась. Подойдя ко мне и глядя прямо в глаза, она сказала:
— Считаешь, ты пришла вовремя?
А я, я сказала очень быстро:
— Это из-за Сюзетты и ее клубники. Она спрятала ее в траве, и мы ее искали долго-долго. Я хотела сделать торт.
Моя мать уставилась на меня, как если бы я наговорила ей грубостей, а потом закричала:
— Торт? Торт! Так вот тебе торт, чтобы знала. — И она залепила мне пощечину, и тут же кровь бросилась мне в голову, и я почувствовала себя опухшей и красной. Потом она закричала еще пронзительней:
— Ты думаешь, мало мы отдали сил, чтобы ты получила свой аттестат? Уже два года ты могла бы работать по дому или зарабатывать себе на жизнь у других. К четырнадцати годам я уже давно работала. И это все, чтобы такая лентяйка получила аттестат. Вдобавок, если так пойдет, то дура, вроде тебя, даже не получит его.
— Конечно, — крикнула я, потому что с меня было достаточно. — Учительница сказала, что мне будет трудно его получить.
Моя мать выпрямилась с видом оскорбленной добродетели, она вдруг показалась мне очень большой, и я испугалась.
— Что, — закричала она, — что она еще сказала, эта твоя учительница?
— Что я его не получу, — сказала я, — и все из-за задач.
Моя мать схватила ведро, цедило, меня за руку и бросилась вон, волоча меня за собой, и побежала в хлев с таким шумом, что мой отец, преспокойно доивший корову, резко выпрямился.
— Ты что, — спросил он, — сходишь с ума или как?
— С ума, — сказала моя мать, — схожу с ума? Ты знаешь, что наговорила учительница твоей дочери?
— Нет, — сказал он. — Я не знаю.
— Она заявила, что сильно удивится, если девочка получит аттестат!
— Ах, вон оно что, — сказал мой отец.
— И это все, что ты можешь сказать, после того как мы лишних два года продержали ее в школе?
— Что же ты хочешь, — сказал мой отец, — если у нее не хватает способностей, тут ничем не поможешь.