Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи
Шрифт:
На голове у него шляпа (он никогда не носит шляпу), во рту трубка (он некурящий). Измененная внешность, печальный взор, прикованный к дороге, строго очерченной двумя рядами пирамидальных тополей. Еще газу. Сто двадцать! Машина проносится мимо дорожного рабочего в оранжевой куртке, орудующего на обочине малюткой-мотокосилкой, срезающей траву вперемешку с ромашками. Сто тридцать! За такую скорость лишают прав. Но Луи может лишиться кое-чего поважнее, и он плевать хотел на радары. Он мчится вперед, не желая замечать ни окрестностей, ни населяющую их живность.
— Коровы, — все же бормочет он.
Вокруг видимо-невидимо коров — черно-пестрых и красно-пестрых. Волоча тяжелые розовые вымя, они обмахиваются хвостами, отгоняя слепней. Алин знает, что ее брат сейчас более, чем эти коровы, достоин называться жвачным — он все время пережевывает одну и ту же мысль. На участие в этой авантюре она согласилась потому, что очень привязана к нему и одновременно беспечна. Как ни храбрись, а волноваться есть из-за чего: у этого одолженного у приятеля драндулета лысые шины и плохие тормоза; да и рискованно доверять свою жизнь задушенному галстуком и горькими мыслями полоумному, который собирается без приглашения, издали наблюдать за свадьбой собственной невесты. Уступив уговорам мамаши и папаши Дюпонтье, знающих толк в жизни, она согласилась «пойти под венец» с учителем английского (надежное место, продолжительный летний отпуск), и сегодня молодые предстанут перед двумя выдающимися животами коммуны; один, обрамленный трехцветным стягом, принадлежит месье Уару, мэру и уважаемому владельцу 300 гектаров пастбищ; другой, задрапированный белым стихарем в мелкую складку, — отцу Тависсу, кюре в Сент-Обен-ле-Эпине. Как ни злись, но учителя тоже зовут Луи. И если вдруг невеста произнесет во сне имя первого, второй не огорчится.
— Видишь, кто сзади? — опрометчиво произносит Алин.
На горизонте вырисовывается белый как снег лимузин с номерным знаком «94» — департамент Валь-де-Марн. Печальный взор Луи на мгновение загорается. Таких умопомрачительно дорогих чудовищ иногда уступают по дешевке редким счастливчикам американцы или всякие эмиры, и едет такой счастливчик, недоверчиво подпрыгивая на сиденье, у него не путь — траектория. И снова взгляд потух.
— Смотри-ка, этот танк тоже на свадьбу!
Роскошный монстр стремительно вырастает в зеркале заднего вида, оглушительно сигналит и вырывается вперед. За сто пятьдесят! Но Алин и Луи успевают разглядеть пассажиров. Над рулем парит сигара, упирающая одним концом в физиономию со свисающими на крахмальный воротничок щеками. Под сигарой красуется черная «бабочка». Папаша Картен! За его спиной маячат два декольте: одно могучее, отягощенное жемчугами, другое худосочное, с выпирающими костями, как у мертвеца, получившего разрешение на время церемонии покинуть могилу. Мамаша Картен, древняя, как мир, бабушка жениха по материнской линии! Алин не произносит ни слова. Но Луи взрывается:
— Вонючие кожевники! Сам господь учует, что тут несет деньгами, если им вздумалось помолиться на мессе!
Еще один козырь у учителишки: родители сколотили на кожах состояние и его устроили.Это словечко не сходит с уст мадам Дюпонтье. Эта мудрая особа любила произносить безразличным тоном, завидя свою дочь с Луи: «Да, да, моя малышка Мари свободна, я не мешаю ей пробовать, сравнивать…» Но мысль о «достойном положении» и «первоначальном вкладе» в виде «трех комнат и кухни» не давала ей покоя, и она спешила добавить: «Понимаете, Луи, наши бабки были кое в чем правы… Любовь — это одно, а устроиться — совсем другое». Луи задыхается от ярости и вжимает педаль акселератора в пол. Алин тревожится:
— Не станешь же ты скандалить в церкви?
Молчание. Наконец Луи откликается:
— Я просто хочу постоять около прохода. Пусть все видят меня, пусть вспомнят, что я дважды переспал с новобрачной. Пусть она сгорит со стыда, когда пойдет мимо меня под руку со своим учителишкой. Церковь охраняется государством. Никто не может помешать мне войти.
Снова молчание. Луи нарушает его:
— А почему бы нам не протиснуться к ризнице и не поздравить новобрачных? «Счастья тебе, дорогая. А вы, месье учитель, научите ее постоянству, чтобы с вами не произошло то же, что со мной».
И ни слова больше. Брат и сестра провожают взглядом экипаж кожевников и не открывают рта, пока не достигают вершины холма, у подножия которого сгрудились дома деревни Сент-Обен-ле-Эпине и виднеется невысокая колокольня с шиферной крышей и поджаренным на солнце петушком. Утренний дождик прошел, оставив лужи. Жаль! Семейство Дюпонтье решило собрать гостей рядом со своей гордостью — новенькой виллой «Гландьер», а потом провести кортеж 200 метров до церкви, как это делалось в старину. Хороший ливень был бы очень кстати.
Луи сбавляет скорость. Теперь машина ведет себя благопристойно. Даже на спуске она не разгоняется, а едет потихоньку. Дом Дюпонтье шестой по счету от края деревни. Все дома окружены грядками, на которых теснится кочанный салат и мелькают девчоночьи мордашки. Алин повязывает голову платком, Луи сдвигает шляпу набок и глядит исподлобья. Чтобы не загораживать дорогу, машины гостей стоят напротив, на соседском лужке. Их там штук тридцать, всех марок, мощных и хилых — в зависимости от силенок владельцев. Луи останавливается за пять домов от места, стоянки, чтобы не быть замеченным. Отсюда ничего не видно, можно лишь, опустив стекла, услышать смутный рокот голосов. Забыв о предусмотрительности, Луи сдвигается на метр, еще на один и заезжает передними колесами на дорожку, ведущую на лужайку перед фермой. Метрах в десяти зияют широко распахнутые двери. Луи вытягивает шею, он касается щекой щеки сестры.
— Колючий! А подъехали-то мы вовремя!
Действительно, впору зажмуриться. Длинные платья и полосатые штаны приходят в движение. Невеста вся в белом — да, вся в белом! Откинув фату, она занимает свое место — рядом с папашей, инспектором по прямым налогам Альбером Дюпонтье. Лиц не видно — оба смотрят на процессию, во главе которой у юбки своей родительницы вышагивает будущий зять. Следом семенит мадам Дюпонтье, уцепившись за локоть месье Картена, в хвосте — подруги невесты, шаферы, остальные пары (кавалер — из одного клана, дама — из другого), причем дамы, как принято у людей, украшены тем кричащим оперением, которое у представителей отряда куриных полагается носить особям противоположного пола. Единственное исключение — роскошный мундир дядюшки-полковника со сверкающими медалями, нашивками и золотыми эполетами.
— Пошли! — кричит месье Дюпонтье.
Он поворачивается, демонстрируя раскрасневшуюся физиономию и маленькую красную ленточку ордена Почетного легиона на лацкане пиджака. Он делает первый широкий шаг и увлекает за собой дочь, которая с трудом поспевает за ним. На ее лице не заметно ни печали, ни радости, оно безразлично, может быть, даже покорно.
— Давай! — торопит Алин. — Надо опередить их.
Но что это? Вместо передней скорости рычаг переключений выбирает заднюю. Машина резво откатывается назад. Водитель тихо считает: раз, два, три, четыре… Его разум помрачился, он видит лишь одно: лужу. Она голубая, в ней отражается небо. Но к тому же она грязная, в больших коричневых островках, происхождение которых, несомненно, связано с близостью крольчатника мадам Сарм. Видимо, жизнь ее ангорских кроликов протекает в сомнительной чистоте. Кортеж вполне может обойти лужу, но…
— Десять! — торжествующе провозглашает брат.
Ты с ума сошел! — протестует сестра и закрывает лицо руками.
Машина срывается с места. Поворот руля — и она послушно устремляется в заданном направлении. Длина женского шага угадана верно. Невеста и ее отец находятся в двух метрах от лужи, и переднее, а потом и заднее колесо щедро кропит их грязной жижей. «Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега». Мари была бела, как снег. А получилась старая присказка наизнанку: ангел залеплен грязью. Чудесный атлас ее платья, фата, раздуваемая легким ветром, а заодно и торжествующая физиономия и жилет папаши — все безнадежно испорчено, и — негаданная удача! — брызги нечистот долетели аж до пятого ряда, до всех этих праздничных причесок, бархата, муслина дам, таких чистых, таких наглаженных манишек кавалеров. Всеобщее оцепенение! Вопль негодования! Но машина удаляется настолько стремительно, а ошарашенные жертвы приросли к месту настолько прочно, что на запоминание номерного знака времени, конечно, не остается, и не ясно, злоумышленники или просто растяпы исчезли за поворотом, не расслышав запоздалых проклятий.