Дом с характером
Шрифт:
– Надо же было чем-то заняться, пока я тут торчал один целый день, – возразил Питер. – Ты что, думала, я буду сидеть сложа руки?
– Делай все что угодно! – завопила Чармейн. – Танцуй. Стой на голове. Строй рожи Ролло. Но не смей портить мне учебный процесс!
– Учись на здоровье! – фыркнул Питер. – Тебе есть к чему стремиться. Я в твоей комнате больше ничего и пальцем не трону. Тебе интересно узнать, чему сегодня научился я? Или ты считаешь свою особу центром мироздания?
Чармейн ахнула:
– Я хотела сегодня быть к тебе доброй, но это очень
– Моя мама говорит, трудности помогают учиться, – сказал Питер. – Радовалась бы. Я расскажу тебе одну штуку, которой я сегодня научился, – как получить сытный ужин. – Он показал большим пальцем на кипящий котелок. Палец был обвязан зеленой бечевкой. Второй большой палец был обвязан красной бечевкой, а на безымянном красовалась синяя.
Он хотел пойти в три стороны сразу, догадалась Чармейн. Бросив все силы на то, чтобы голос звучал дружелюбно, она проговорила:
– Ну и как же получить сытный ужин?
– Я колотил по двери кладовой, пока на столе не оказалось достаточно провизии, – рассказал Питер. – Потом сложил все в котелок и повесил вариться.
Чармейн посмотрела на котелок.
– Что «все»?
– Печенку и бекон, – ответил Питер. – Капусту. Несколько репок, полтушки крольчатины. Луковицу, две свиные отбивные, порей. Ничего сложного, честное слово.
Бе-е, подумала Чармейн. Чтобы не ляпнуть какую-нибудь ужасную грубость, она повернулась и направилась в гостиную.
Питер крикнул ей вслед:
– Не хочешь ли узнать, как я получил обратно вазу с цветами?
– Сел на столик, – ледяным тоном ответила Чармейн и пошла читать «Волшебный посох о двенадцати ветвях».
Но ничего не получилось. Чармейн то и дело поднимала голову и смотрела на вазу с гортензиями, а потом на столик на колесах, и думала – вдруг Питер и правда сел на столик и исчез вместе с Послеобеденным чаем? Потом она думала, как он вернулся. И каждый раз, когда она смотрела на цветы, она понимала, что решение быть доброй к Питеру совершенно ни к чему не привело. Она боролась с собой почти час, а потом вернулась в кухню.
– Прости меня, пожалуйста, – сказала она. – Ну и как ты вернул цветы?
Питер тыкал варево в котелке ложкой.
– По-моему, еще не готово, – сказал он. – Ложка отскакивает.
– Ой, перестань, – сказала Чармейн. – Я же с тобой вежливо!..
– Расскажу за ужином, – пообещал Питер.
Он сдержал обещание – отчего было впору взбеситься. И не произносил ни слова целый час, пока содержимое котелка не было распределено по двум мискам. Делить пищу было непросто, потому что Питер сложил все в котелок, не позаботившись почистить и порезать. Ломать кочан капусты пришлось двумя ложками. О том, что еду полагается солить, Питер тоже не вспомнил. Все – и белесый разбухший бекон, и кусок крольчатины, и целая репа, и разлохмаченная луковица – плавало в водянистом полупрозрачном отваре. Блюдо получилось, мягко говоря, кошмарным. Чармейн очень старалась быть доброй и не сказала этого вслух.
Хорошо было только то, что еда понравилась Потеряшке. Это выражалось в том, что она вылакала весь водянистый отвар, а потом старательно выбрала все затерявшиеся в капусте кусочки мяса. Чармейн поступила примерно так же, стараясь не ежиться. Она была рада,
– Известно ли тебе… – начал он – на взгляд Чармейн, несколько выспренно. Но ей было ясно, что он тщательно выстроил все в голове как готовый рассказ и вознамерился изложить его именно в том виде, в каком выстроил. – Известно ли тебе, что, когда предметы исчезают со столика на колесах, они отправляются в прошлое?
– Что ж, думаю, из прошлого получается отличная свалка, – сказала Чармейн. – Если ты уверен, что это действительно прошлое и мусор не объявится снова весь в плесени…
– Ты собираешься слушать или нет? – рассердился Питер.
Надо быть доброй, сказала себе Чармейн. Она съела еще кусочек мерзкой капусты и кивнула.
– А какие части этого дома находятся в прошлом? – продолжал Питер. – На столик я, представь себе, не садился. Просто прошелся по дому со списком нужных проходов и поворотов и обнаружил – честно говоря, случайно. Наверное, пару раз свернул не туда.
Ничего удивительного, подумала Чармейн.
– В общем, я попал в такое место, – сказал Питер, – где было несколько сотен кобольдских дам, и все они мыли чайники и раскладывали по подносам снедь для завтраков, чаев и всего прочего. Я их немного испугался, потому что ты разозлила их из-за гортензий, но постарался держаться учтиво – когда проходил мимо, улыбался, кивал и все прочее. И очень удивился, когда они все стали улыбаться и кивать в ответ и говорили мне «доброе утро», как будто ничего не было. Вот я и шел мимо них, улыбался и кивал и попал в комнату, где никогда не был. Как только я открыл дверь, мне сразу бросилась в глаза эта ваза с цветами на краю длинного-длинного стола. А потом уже я увидел чародея Норланда, который сидел за этим столом…
– Ой, мамочка! – воскликнула Чармейн.
– Меня это тоже удивило, – признался Питер. – Честно говоря, я так и застыл, разинув рот. Выглядел он вполне здоровым – ну, сама понимаешь, весь такой крепкий и розовый, и волос у него было гораздо больше, чем мне запомнилось, – и вовсю чертил карту, которая была в чемодане. Он разложил ее по всему столу, а сделал только четверть. Наверное, тогда я и догадался, что это прошлое. В общем, он поднял голову и сказал – очень вежливо: «Будьте так добры, закройте дверь, очень сквозит». Не успел я ответить, как он посмотрел на меня и спросил: «А вы кто такой?»
Я сказал: «Я Питер Регис».
Он сразу нахмурился. И говорит: «Регис… Регис? Вероятно, вы в каком-то родстве с Монтальбинской Ведьмой?»
«Она моя мать», – говорю.
А он и отвечает:
«Мне казалось, у нее нет детей».
«Только я, – говорю. – Мой отец погиб в лавине в Трансмонтане, сразу после моего рождения».
Тут он опять нахмурился и говорит: «Эта лавина сошла всего месяц назад, молодой человек. Рассказывают, будто ее устроил лаббок, а что погибло много народу – это уж наверняка; или мы говорим о той лавине, которая была сорок лет назад?»