Дом солдатской славы
Шрифт:
— Если жить хотите, так сами сдавайтесь, не то в котле сгорите и дыму не останется.
Гитлеровец опять хотел что-то сказать, но на полуслове заикнулся. Гридин не промазал.
— Теперь держись, сейчас начнется, — укладывая впереди себя кирпичи, отозвался молчавший до этого Хант.
— Ну и пусть начинается. Будем держаться, пока сил хватит. А тебя как зовут? — поинтересовался Аникин.
— Идель Яковлевич. А что?
— Так просто. Лежим вот рядом, смерти в глаза смотрим и друг друга не знаем. А меня Алексеем Ивановичем, из Иванова я. Отец с матерью там остались, а ты, наверно, женат? — полюбопытствовал
— Семейный. Жена с сыном в Одессе оставались, а где теперь — не знаю.
— Беспартийный?—допытывался тоненьким голоском Аникин.
— Комсомолец, — ответил Хант.
— Я тоже, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году вступил. В партию подумываю, да никак не осмелюсь.
На этом их беседа оборвалась. Гитлеровцы поднялись в атаку. Среди нас взметнулись фонтаны огня и дыма. На все лады запели осколки, засвистели пули. В густом дыму нам не видно атакующих, и мы бьем наугад, вслепую. Изредка бросаем гранаты, их остается совсем мало. Перед Чернышенко вырастает здоровенная фигура фашиста.
— Врешь, сволочи, дешево не возьмешь, — вслух произносит Алексей и выпускает в него очередь. Гитлеровец падает, но из дыма появляются новые фигуры оккупантов. Их много. Мы видим, как вокруг Чернышенко рвутся вражеские гранаты. Его лицо заплывает кровью. Он зачем-то пытается встать, и в это время у его груд обрывается фосфористая нить автоматной очереди, он замертво падает. Ранены Свирин и Рамазанов.
У южной стены стойко отбиваются Иващенко, Хант и Болдырев. Они бросают в фашистов последние гранаты, изредка бьют одиночными из автоматов. Мы с Аникиным с трудом тоже сдерживаем напор оккупантов. Воронов снова меняет позицию. Ему удается перекатить пулемет в соседнюю комнату и оттуда внезапно обрушить, огонь по атакующим гитлеровцам. От неожиданности среди них возникает замешательство, но ненадолго. Они тут же усиливают натиск.
Бой продолжается, но силы не равны. Да и отстреливаться у нас уже нечем. В пулеметной ленте осталось всего патронов двадцать пять-тридцать — не больше. Воронов уже ранен, но продолжает нажимать гашетку пулемета. Вокруг него одна за другой рвутся гранаты. Я слышу, как он коротко вскрикивает. Оборачиваюсь и вижу, левая рука пулеметчика перебита, она повисла, как плеть. Он зубами срывает кольцо с последней гранаты и с большим усилием выбрасывает ее из окна в гущу фашистов. Захватчики на какое-то мгновение приходят в растерянность. Опомнившись, они снова набрасываются на пулеметчика. Илья Воронов, собирая последние силы, снова выпускает по гитлеровцам короткую очередь из пулемета, а в это время рядом с ним опять взрывы гранат, он теряет сознание, валится на землю.
Его место у пулемета занимает Иващенко. Гремит последний одиночный выстрел, и «максимка» смолк: последняя лента иссякла. Иващенко тоже тяжело ранен. Патроны и гранаты кончились. Младший лейтенант Аникин, сержант Хант и я переползаем в комнату лестничной площадки, садимся в уголок и обкладываем себя кирпичами, чтобы не каждая пуля и осколок могли поразить. Есть ли еще кто живой в нашей коробке — не знаем. Здесь всюду лопаются гранаты, трещат разрывные пули.
— Ну что ж, попрощаемся, друзья? Страшно? — спрашиваю сержанта.
— Нет, товарищ гвардии лейтенант, когда сделал все, что мог, умереть не страшно. Но наши должны выручить!
И
Но вот постепенно возвращается сознание. Голова гудит. Кажется, что накрыт огромным колоколом и снаружи по нему бьют тысячи молотов. В глазах стоит туман, в котором плавают волшебные кольца различных цветов и оттенков. Вспомнив о товарище, шарю вокруг себя в темноте. Рядом лежит мертвый Хант. В углу нахожу раненого и контуженого Аникина. Начинаю ощупью искать в осколках кирпича свое оружие.
И вдруг — выстрелы, русское «ура!», и в дом врываются бойцы, посланные командованием к нам на помощь.
Перебравшись через площадь, мы с Аникиным поползли к нашему дому на площади. Обессиленные, спустились в подземный ход. Все вокруг было знакомо, и только бойцы здесь теперь были другие. Среди них не было тех, с которыми пришлось выдержать бесчисленные атаки врага.
В морозную ночь перед боем
К вечеру следующего дня я уже был в полевом эвакогоспитале, который размещался за Волгой у деревни Токаревы Пески. Здесь не было ни светлых палат с марлевыми занавесками на окнах, ни железных коек с белыми простынями. Раненые располагались в землянках на нарах. В землянках были операционная, перевязочная, столовая и лечебные кабинеты. Словом, госпиталь весь находился в земле.
В палате, куда меня положили, уже лежал Иващенко. Его привезли сюда двумя часами раньше. О судьбе других защитников на площади мы ничего не знали. Известно было, что Рамазанов, Гридин и Мурзаев остались в батальоне, остальные были где-то в других госпиталях. По утрам к нам приходил политрук хирургического отделения старший лейтенант Окунев. Он организовывал читку газет, проводил с нами беседы, а иногда занятия по изучению стрелкового оружия.
В госпитале не было ни радиоприемника, ни репродуктора, и Окунев почти каждое утро пешком отправлялся за несколько километров в Капустин Яр, чтобы там прослушать и записать сводку новостей.
Однажды он появился в нашей палате со свертком газет.
— Тут вот статья напечатана о вашем пулеметчике, — сказал он нам с Иващенко и подал газету.
В газете писалось, как Илья Воронов в последнем бою за «молочный» получил двадцать пять осколков, но не ушел с боевого рубежа. «Не ушел воин-богатырь с боевой позиции, — писал корреспондент. — И когда ему перебило ногу и раздробило руку, истекая кровью, герой-комсомолец зубами выдергивал кольца из последних гранат и бросал их в гущу врага».
Двадцать девятого декабря Иващенко и я выписавшись из госпиталя и в тот же день вернулись в свою часть. Батальон занимал прежние позиции.
В штабе батальона за это время кое-что изменилось: из госпиталя вернулся командир батальона майор Дронов, Жуков, замещавший его, уехал на учебу. Дорохов стал заместителем комбата, а политрук Авагимов командовал теперь пулеметной ротой.
Мне снова дали пулеметный взвод (на этот раз в составе двух расчетов). Один пулемет мы установили в блиндаже между мельницей и домами УНКВД. Отсюда хорошо просматривалась Солнечная улица. Для другого расчета оборудовали позицию в северной части мельницы: он прикрывал правый фланг седьмой роты.