Дом у озера Мистик
Шрифт:
— Ваша жена спит. Вы можете ее повидать.
Блейк обмяк от облегчения:
— Слава богу! Пойдемте.
Он последовал за доктором Норт по пустынному белому коридору к отдельной палате, где была его жена.
Шторы в палате были задернуты, и в комнате царил голубоватый полумрак. За занавеской — металлическая кровать, на прикроватной тумбочке стоял телефон, рядом — голубой пластмассовый кувшин с водой, на котором от руки был написан краской номер палаты. Как будто кому-нибудь придет в голову его украсть. У кровати, как длинноногие тощие
В этой больничной кровати она казалась такой юной и хрупкой. Вид обессиленной жены пробудил в Блейке болезненные воспоминания об их потерянном сыне.
— Когда она проснется? — спросил Блейк врача.
— Скоро должна.
Блейк, казалось, был не в состоянии двинуться с места. Он стоял неподвижно и смотрел на жену. Он чуть было ее не потерял! Эта мысль непрестанно вертелась в его голове: он чуть было ее не потерял!
Блейк взял стул и подошел к кровати. Он сидел и смотрел на женщину, которая почти двадцать лет была его женой. Доктор Норт что-то сказала, он не слышал, что именно, и вышла из палаты.
Прошла, казалось, целая вечность, Блейк потерял счет времени, и наконец Энни открыла глаза:
— Блейк?
Он резко поднял голову и увидел, что она сидит, глядя на него. Она выглядела испуганной и беззащитной. Он коснулся ее руки и прошептал:
— Энни…
— Моя малышка! Как наша девочка?
«Проклятье!» Он даже не спросил доктора Норт о ребенке!
— Я пойду узнаю, как она сейчас.
Блейк выбежал из палаты и поспешил по коридору. Доктора Норт он нашел на сестринском посту. Схватив ее за руку, он потащил ее в палату.
При появлении врача Энни приподнялась. Она изо всех сил старалась не заплакать, Блейк видел, что она прилагает для этого огромные усилия.
— Здравствуйте, доктор, — наконец произнесла она.
Доктор Норт подошла к Энни и взяла ее за руку.
— Энни, ваша дочь жива. Она в реанимации для новорожденных. Есть осложнения, она весит всего пять фунтов, с точки зрения развития это представляет сложности. Мы беспокоились по поводу… Впрочем, мы об этом еще поговорим…
— Она жива?
Доктор Норт кивнула:
— Да, Энни. Хотите ее увидеть?
Энни зажала рот рукой и кивнула — говорить она не могла.
Пока врач помогала Энни сесть в кресло-каталку, стоявшее здесь же, в палате, Блейк отошел в сторону. Потом последовал за ними по коридору в отделение для новорожденных. Он чувствовал себя здесь посторонним, а свое пребывание неуместным.
Энни, согнувшись, сидела возле кувеза. Малышка за прозрачными пластиковыми стенками лежала неподвижно, как неживая, к ее крошечным красным ручкам было подсоединено множество игл и трубок. Блейк подошел к Энни и положил руку ей на плечо. Она подняла голову и посмотрела на мужа.
— Я хочу назвать ее Кэтлин Сара, ты не против?
— Конечно нет. — Он смотрел по сторонам — вверх,
— Ты не хочешь посидеть с нами?
Блейк не смотрел на младенца.
— Я… я не могу.
Энни не знала, почему это ее удивило и так больно ранило. В подобных ситуациях, трагических или тревожных, Блейк вел себя именно так — устранялся. Он был таким всегда. Если его эмоции не вмещались в маленькую аккуратную коробочку, то он предпочитал делать вид, что они не существуют. Ей придется справляться с этим испытанием так же, как она справлялась с любым испытанием в своей жизни, — в одиночку. Она кивнула:
— Ладно, Блейк, иди поешь сам. Я не хочу есть. Ах да, и позвони Натали, она должна знать, что происходит.
— Ладно.
Блейк ушел, а Энни просунула руку в отверстие в стенке инкубатора и через тонкий прозрачный рукав дотронулась до руки своей малышки. Хотя она не могла чувствовать ее кожу, она и сейчас помнила шелковистую мягкость кожи новорожденного ребенка. Энни старалась не думать об Эдриене и о четырех днях тщетной надежды, когда она сидела рядом с ним в точно такой же палате, повторяя те же самые, оказавшиеся бесполезными молитвы и проливая неостановимые слезы.
Маленькая ручка Кэйти казалась очень хрупкой. Энни обхватила пальцами крошечное запястье. На протяжении следующего часа она непрестанно говорила. Энни надеялась, что звук ее голоса будет успокаивать ее ребенка, и девочка почувствует, что в этом пугающем, ослепительно светлом мире, полном иголок, аппаратов и других непонятных предметов, она не одинока. Ее мать рядом, она любит свою девочку.
Позже она не смогла вспомнить, о чем она говорила все эти долгие минуты, какие слова исходили из ее страдающей души и изливались на этот устрашающего вида ящик. Но через какое-то время запас слов истощился, а с ним растаял и фальшивый оптимизм.
Наконец медсестра уговорила Энни вернуться в палату. Она напомнила Энни, что ей нужно набираться сил, нужно есть и спать. Энни пыталась спорить, говорила, что она все равно не может ни есть, ни спать, когда ее новорожденная дочь борется за каждый вдох. Но она вернулась в свою палату, легла на неудобную кровать и уставилась невидящим взглядом в стену. Позже она сама позвонила в Стэнфорд. Натали купила билет на вечер пятницы, утром ей предстоял зачет по океанографии. Потом Энни позвонила Хэнку и Терри.
Сделав все звонки, Энни поняла, что у нее не осталось сил. Все время думая о крошечных красных кулачках и тоненьких ножках, похожих на спагетти, она закрыла глаза. У нее так болело в груди, что она всерьез опасалась, что не выдержит, что ее сердце просто остановится.
Где-то зазвонил телефон. Этот резкий, пронзительный звук вывел Энни из оцепенения. Она открыла глаза, звонил телефон на тумбочке рядом с ее кроватью. Она сняла трубку и едва выговорила:
— Алло.
— Энни? Это Ник. Мне позвонила твоя подруга Терри.