Дом
Шрифт:
растерянного Гэвина и медленно и терпеливо добавил: – Потому что она
никогда не выходит.
– Верно. Ага, – сказал он, чувствуя, как вдруг закружилась голова. Гэвин
начинал понимать, что людям было намного проще поверить, что его мама
боялась незнакомцев и жила затворницей, чем в то, что она бросила маленького
ребенка, или что с ней случилось что-то ужасное рядом со спокойной жизнью
соседей.
Гэвин знал, что это безумие. Ему стоило бояться, что
одного, но это почти… обрадовало его. Словно он все-таки не был брошен всем
городом.
Оставался вопрос: где была его мама? У него была фотография с ней, но
никаких воспоминаний. Желудок сжался, и он закрыл глаза, пытаясь глубоко
вдыхать, чтобы подавить волну тошноты.
– Но моя мама знала ее, – сказал Давал. – Она дружила с Хилари, когда мы
только переехали сюда, а я был маленьким.
Хилари. Его маму звали Хилари.
Гэвин отступил на шаг и обрадовался, что стена поддержала его.
Давал начал скармливать купюры автомату, но был все еще растерян.
– Вообще-то знаю, что мама отвечала на пару вопросов про освящение
дома. И она бывала у тебя дома.
Гэвин переключил внимание на него, округлив глаза.
– Что, прости?
– Освящение, – сказал Давал, оглянувшись через плечо на Гэвина. – Я в
курсе только потому, что об этом всегда упоминает бабушка, но в Васту-шастра
говорится, что все места – пристанища душ или духов – называй, как хочешь, –
и ты должен молиться и очищать пространство, перед тем как там жить или
передвигать предметы. Знаю, вы уже жили там до освящения. Если спросишь
маму, она скажет, что это зловещее джуджу.
Давал набрал номер и наклонился достать злаковый батончик. Взяв его, он
ткнул им Гэвину грудь.
– Понятия не имею, что тут происходит. Я чувствую, словно это… – он
отвел взгляд, дыхание стало прерывистым и неровным. – Честно? Мне кажется, словно этого не может быть. Но… я верю Дэлайле. Я видел ее той ночью, когда
ей казалось, что ее повсюду преследуют. И видел, как она проснулась и решила, что ее свитер одержим.
– Ее… что?
Словно не слыша его, Давал продолжал:
– То есть я толком тебя не знаю, но мы учились вместе с детского сада, и
пусть ты казался странным, но все же не безумным. А вдруг случилось вот что: может, твоя мама совершила какое-то сумасшедшее неполное благословение в
этом очень старом доме, и все нарушила. Может, твоя мама и оживила дом.
Давал не выглядел уверенным, но кровь Гэвина застыла в венах, словно
лед. Он надеялся, что ему показалось, как пол зашевелился под ногами. Ему
захотелось
Все вставало на свои места, и Гэвин был уверен, что он никогда еще в
жизни так не боялся. Воспоминание, которое он терпеть не мог ворошить, вдруг
заполнило его, – память о том дне, когда он впервые нашел машину в гараже.
Тогда он все еще слышал птиц, ощущал запах пыли и старого бензина, когда стал достаточно высоким и сильным, чтобы открыть дверь гаража. Он все
еще мог видеть машину, чувствовать пальцами глянцевую краску, мягкость
кожи.
И если бы закрыл глаза, то мог вспомнить ощущение восторга и
колотящееся сердце, когда открыл дверь и сел внутрь. В тот день он думал, что
поедет, и потянулся руками к рулю. Гэвин отрегулировал сидение и, конечно же, радио. Потом вытер слой пыли с панели и посмотрел наверх, наклоняя
зеркальце заднего вида достаточно низко, чтобы видеть через мрачное окно
сзади.
Но в тот миг сердце застыло в груди, а пульс сдавил горло. На пару
мгновений птицы словно перестали чирикать, а листья прекратили шелестеть.
Было так тихо, что он слышал бешеный стук собственного сердца, и ему
пришлось зажмуриться и потрясти головой, чтобы убрать наваждение, после
чего он посмотрел снова. Потому что на заднем сидении заметил детское
автомобильное кресло – его кресло, он был в этом уверен. Оно было пыльным и
забытым, и рядом сидел, прислонившись, старый игрушечный кролик, словно
ждал кого-то, кто придет и заберет его.
Потому что его мама пропала.
Гэвин годами не думал о том сидении кресле, о том, что это значило, и, подняв голову, он скользнул взглядом по встревоженному лицу Давала и окинул
всю комнату ожидания. Гэвин понял, что сейчас у него не будет возможности
подумать об этом.
Уже приехали родители Дэлайлы.
Глава двадцать вторая
Она
Доктор МакНейлл изучил ее карту, перелистнув первую страницу с
информацией о ее страховке, чтобы добраться до следующего листа. Тот был
весь исписан: три одинаковых записи о случившемся с Дэлайлой. Каждая
запись, конечно же, была сделана разным почерком, ведь это писали разные
медсестры. Одна из них – с именем Лиза на бейджике – осталась здесь, прислонившись к стене.
Дэлайле не нужно было спрашивать, она и так знала, что медсестра Лиза
осталась в кабинете, чтобы Дэлайле не пришлось оставаться наедине с