Дон Алехандро и его башня
Шрифт:
— Так мы с доном Оливаресом и не о них, Ваше Величество, а о доне Алехандро. Алехандро Торрегроса.
— Да что вы мне голову морочите, доны? — Злость придала королю сил, и он не только приподнялся, но и уселся на кровати, покачнувшись при этом самую малость. — Алехандро погиб вместе со старшим принцем. Тоже боль моя. Талантливейший поэт был… Но пришлось пожертвовать…
В этот раз тяжесть утраты была не столь сильна чтобы выдавить хотя бы единственную слезинку.
— Он там выжил, но полностью потерял память, Ваше Величество, — проворчал Оливарес.
— И не только там, Ваше Величество —
— Дочь герцога?
— Именно. Представляете, Ваше Величество, что устроит дон Болуарте, когда узнает, что нынешний правитель пытался приговорить в жертву его единственную дочь? И если нам немного его поддержать, Гравида упадет вам в руки как созревший плод. Разумеется, если вы дадите герцогу обещание, что его дочь будет супругой вашего сына.
— Так это не шутка, дон Карраскилья, и не грезы вашего воспаленного разума?
— В таком случае разум должен быть воспален еще и у дона Оливареса, — обиделся придворный чародей, — который всячески помогает мальчику и занимается с ним, тратя свое драгоценное время на его развитие.
Последнее было явным преувеличением. Карраскилья уже понял, что Оливарес был всего лишь ширмой для этого странного молодого человека, источник знаний которого был неясен. Но даже с некоторыми неясностями этот юноша сейчас был слишком ценен, чтобы сразу подсовывать его королю, который в гневе мог принять неправильное решение и казнить того, кто виновен в смерти Рамиро.
Король посмотрел сначала на одного чародея, потом на другого и устало откинулся на подушки. Простое, в общем-то, действие отняло у него последние силы.
— И давно вы знаете о том, что Алехандро Торрегроса выжил? — мертвым голосом безо всяких эмоций спросил он.
— Правильней его было бы называть Алехандро Контрерас, Ваше Величество, — ответил Оливарес. — Не очень давно. Я наткнулся на него совершенно случайно. Впрочем… как наткнулся… Он меня спас от гравидийских лазутчиков. Учу с того времени.
Король опять засомневался.
— Возможно, это не Торрегроса? У него не было способностей к чародейству, только к стихосложению. Всех моих детей тщательно проверяют на восприимчивость к чарам, потому что чародей не годится в закрепляющие жертвы.
— Это совершенно точно он, Ваше Величество. Как говорит он сам, Всевышний отнял у него память, но зато подарил чародейские способности.
Свои размышления по поводу учителя Алехандро Оливарес предусмотрительно оставил при себе. И даже не потому, что не хотел нагружать короля лишней информацией, а потому, что вопросов у него самого было куда больше, чем ответов.
Зато в этом разговоре что он, что Карраскилья так нахваливали молодого чародея, что у короля не осталось ни малейшего сомнения по поводу их участия в смене наследного принца.
— То есть вы посчитали, что как правитель он будет предпочтительней Рамиро. Интриганы… Убирайтесь вон! — неожиданно громко рявкнул Рамон Третий, закашлялся, схватился рукой за грудь и прошипел: — И не появляйтесь мне на глаза в ближайшее время.
Обоих чародеев как ветром вынесло из спальни короля.
— И это благодарность за то, что я выхаживал Его Величество, — проворчал Оливарес, но тихо и только за дверью, которую тщательно закрыл и убедился, что там не осталось ни малейшей щелочки, через которую до короля мог бы донестись его голос. Чары-то использовать во дворце было нежелательно: срабатывали охранные заклинания.
— Он успокоится и непременно поблагодарит вас, дон Уго, — заметил Карраскилья, потом наклонился к самому уху приятеля и прошептал: — Если не догадается, кто навел проклятие на Рамиро. Догадается — у нас будут неприятности. У всех троих будут, а у кого-то даже смертельные.
— Кто ему это расскажет? — усмехнулся Оливарес. — Это вообще ни в чьих интересах. Все будут придерживаться выдвинутой доном Охедой версии. А именно, что проклятие навели родственники одной из жертв Рамиро. Жертв там много, выбирать есть из кого. И проклятия наверняка наводили не единожды, так что… Знаете что, дон Рикардо. Отправлюсь я, пожалуй, к ученику. А вы уж, будьте любезны, сообщите, когда Его Величество захочет нас видеть. И да, нас — это не только нас с вами. Что вы там говорили про Болуарте?
— Я почти все Его Величеству рассказал.
— Меня интересует то, что ты ему не успел рассказать.
Глава 21
Выкопанную картошку мы собрали в притащенную Серхио корзину, но на пожарить ее этим двум прохиндеям (точнее, одной прохиндейке и одному прохиндею) меня раскрутить не удалось. Как оказывается много желающих наложить лапу на чужую картошку. Пусть это даже такая красивая лапка, как у Исабель.
— Давайте отложим решение, что делать с картошкой, на завтра, — предложил я, нещадно зевая. Сил не хватала даже на то, чтобы прикрыть рот рукой, поэтому и речи не могло идти о чистке картофеля и его жарке.
— С картошкой? — удивленно переспросила Исабель, нещадно коверкая непривычное слово.
— Это растение называется картофель, — плюнув на всю конспирацию, ответил я.
— Картофель? Первый раз слышу, — с сомнением сказала Исабель.
— У вас есть другие варианты, донна Болуарте?
— Я не хотела вас обидеть, дон Контрерас, лишь удивилась незнакомому слову.
— Возможно, ваш учитель называл это растение по-другому, — согласился я. — сути это не меняет. Мы сейчас идем спать, потому что те, кто ест по ночам, очень быстро становятся толстыми и некрасивыми. Мне бы не хотелось, донна Болуарте, послужить причиной того, что вы утратите свою неземную красоту.
Лесть не прошла, Исабель все равно продолжала смотреть с вожделением. Но почему-то не на меня, а на картошку, которую донна уже мысленно с моей помощью почистила, поместила в сковородку и начала жарить. Точку в споре положила заспанная Хосефа, ввалившаяся на кухню со словами:
— И чего вам не спится, дон Алехандро? Ой, и донна тут, и Серхио…
Она поплотнее запахнула на себе платок, чтобы никто не смог разглядеть под ним нижнюю сорочку самого простого фасона. А то еще начнут испытывать по отношению к ней всякие неподобающие чувства, а она сеньора порядочная, не то что некоторые.