Донбасс
Шрифт:
В такие вечера приятно чувствовать себя шахтером. Хорошо, вырубив свою норму угля, выйти на-гора и помыться парной водой в горячей бане и, смело глядя людям в глаза, пойти через весь поселок домой. В такие вечера обязательно надо иметь свой дом, свою семью и спокойную, чистую душу…
Но у Виктора нет дома. Вот сидит он на своем сундучке на площади у вокзала. Даже птицы уже закончили свой осенний перелет, он только его начинает. Что ждет его? Что будет с ним? Он сейчас, как перекати-поле…
Стало холодно. Если придется продавать пиджак и куртку, как же сумеет он добраться
У закусочной стояла негустая, но веселая толпа. Виктор хотел было пройти мимо, но, невольно прислушавшись, остановился.
В центре толпы посиневший от холода босяк в тряпье и шахтерских чунях выстукивал деревянными ложками нехитрую мелодию, приплясывал и сыпал частушками-скороговорками; толпа встречала их хохотом и подхватывала припев.
До Виктора доносились только обрывки.
Шуба рвана, без кармана, Без подборов сапоги…—сыпал ложечник.
А дальше шло уж что-то густое, непристойное, что тонуло в хохоте и восторженном взвизге толпы и сразу же, как лаком, покрывалось припевом:
Ой, дуб-дуба, дуба, дуба!.. Ой, дуб-дуба, дуба, дуба!..Ну что ж, и это развлечение! Поезд придет не скоро, даже если и не опоздает, а чаю можно напиться и позже. И Виктор затесался в толпу.
Там нарыты ямы-норы, Где работают шахтеры…—старался ложечник, и толпа подхватывала припев:
Ой, дуб-дуба, дуба, дуба!.. Ой, дуб-дуба, дуба, дуба!..—и прихлопывала в такт ладошами, почти заглушая сухую дробь деревянных ложек. А ложечник все приплясывал, пытаясь выбить чунями чечетку, словно хотел высечь искры из мерзлой земли, и все тряпье его сотрясалось на нем, и тряслись синие от холода губы и щеки.
Прощай, шахта и Донбасс, Не увидишь больше нас!— Ой, чешет! — восторженно взвизгнул босяк рядом с Виктором и самозабвенно подхватил припев;
Ой, дуб-дуба, дуба, дуба!.. Ой, дуб-дуба, дуба, дуба!..А ложечник, ободренный успехом и уже немного согревшийся, "чесал" дальше:
Прогуляем — сколько знаем, Прокутим — сколько хотим. А завтра рано, чуть светочек, Из Донбасса улетим.Да что ж это? Куда попал Виктор? Зачем затесался в эту грязную толпу? Босяки, рвань, золотая рота, бродяги, вся накипь, выброшенная прочь с шахты, не принявшей их в свои чистые недра, — что делать ему здесь, среди них?.. Он решил немедленно же уйти прочь и даже сделал движение, но ложечник уже заметил его, такого не похожего на всех, еще чистенького и аккуратного, еще отмеченного печатью комсомольской ячейки — сотрется она не скоро, — и подмигнул ему, подошел ближе и стал прямо перед ним, дергаясь всем своим тряпьем.
— С посвящением и приветом! — гнусаво крикнул он Виктору. — Персонально вам, молодой человек!..
И вдруг рассыпал яростную дробь ложек:
Рябина цветет, осыпается, Комсомольцы из Донбасса разбегаются…— О-о-о! — восхищенно взревела толпа.
Теперь все смотрели на Виктора. Кто-то панибратски хлопнул его рукой по плечу. Кто-то крикнул: "Эй, птаха, держи голову выше!" — и опять радостно зареготали сиплые, простуженные глотки.
Виктор рванулся из толпы, но десятки рук ухватили его за куртку и сундучок и не пускали… "Эй, хлопче, куда же ты? Мы ж еще с тобой потанцюєм!.."
— Пусти! — не помня себя, дурным голосом закричал Виктор и рванулся. Его выпустили, так страшен был его напор. Расталкивая людей перед собою, он побежал, сам не зная куда…
А вслед ему еще долго неслись крики и хохот и насмешливое, густое, стадное:
Ой, дуб-дуба, дуба, дуба!.. Ой, дуб-дуба, дуба, дуба!..Он вернулся на вокзал. Куда ж еще ему было идти? Уже смутно чувствовал он, что, бежав с шахты, сделал ошибку, чудовищную и непоправимую, сам, собственной рукой пустил свою жизнь под откос. Но теперь возвращаться вспять было уже поздно.
"Отчего же поздно? — вдруг спросил он себя. — Еще никто ничего не знает. Скажу — ходил пройтись…" — "А сундучок?" Да, сундучок… С сундучком гулять не ходят. Значит, придется все рассказать и Андрею… и Светличному… всем. Будут смеяться. Нет, хуже, будут "окружать заботой" раскаявшегося грешника… Будут долго припоминать ему эту ночь, побег и возвращение. И следить за ним, как бы не повторилось…
"Нет, вертаться нельзя! — угрюмо подумал он. — Надо ехать… А там — будь что будет!" Он упрямо сдвинул брови: брови были отцовские, крылатые, смелые. Но отец сроду ни от кого не бегал.
Поезд на юг уже ушел. С ним уехал, вероятно, и шахтер в старой шинели. Его нигде не было видно. Виктор опять подошел к справочному бюро. Да, поезд на север опаздывает.
— А может, в пути нагонит? — нерешительно спросил Виктор.
— Возможно, нагонит, — равнодушно согласилась девушка.
Виктор прошел в зал ожидания, отыскал свободный уголок, поставил сундучок на пол и сел на него. Здесь, в углу, было полутемно; если закрыть лицо воротником куртки, никто его не заметит. Он так и сделал.