Донкихоты Вселенной
Шрифт:
– Смотрите, дедушка, два хороших белых нашла, аккуратно ножичком срезала, как вы велели. Как мы их назовем? Каким гоголевским героем?
– Хлестаковым, который нынче в Звездном комитете пыль парадоксов относительности в глаза людям пускал.
– Хорошо, - согласилась Надя, - мы его изжарим. А кто там выступал?
– Дьяков твой, из вашего университета.
Надя застыла с грибами в руках.
– Нет, дедушка, его я жарить не буду. Он про папу сказал...
– Видно, зря я старался, забивал истинами
– Дедушка, милый! Вы рассердились? Не надо! Ну не судите меня строго. Пойдемте лучше домой. Мама к обеду ждет.
– Иди, иди, скажи матери, что у меня сегодня разгрузочный день. Пойду к пруду с кувшинками беседовать.
Надя знала характер деда и что безнадежно пытаться его переубедить. Она немного всплакнула, поцеловала деда в щеку и побрела обратно в академический городок.
Дед не пошел с ней даже к аллее, а напрямик через лес направился к пруду, заглушая в себе жгучую обиду, нанесенную ему то ли Дьяковым, то ли любимой внучкой.
Надя же брела по живописной дороге с подъемами и спусками, казавшейся ей сейчас нескончаемо длинной.
А в конце пути Надю встретила "веселая парочка".
– Надька! Мама бушует, обед стынет. Нас послали тебя с дедом искать! А характер у нее, как у Виталия Григорьевича, ждать не умеет, - щебетала подруга Нади, по-южному жгучая Кассиопея Звездина, за имя и внешность прозванная Звездочкой.
Отпустив профессора Бурунова, с которым шла под руку, она ухватилась за Надю.
– Где же Виталий Григорьевич, наш академик?
– поинтересовался Бурунов.
– Дедушка, кажется, рассердился на меня. И объявил голодовку.
– Что слышу? На вас? Разве на несравненных сердятся?
– Я усомнилась в опровержении теории относительности. Сказала, что время может остановиться при световой скорости.
– Ужас!
– воскликнул молодой профессор.
– Весь научный мир исповедует теорию абсолютности академика Зернова, а внучка его...
– Кажется, я догадываюсь, в чем тут дело! Правда, Надька?
– вмешалась Кассиопея и, понизив голос, прибавила: - Боюсь, что некий звездный штурман стоит на чьем-то пути.
– Молчите, беспощадная!
– воскликнул Бурунов, деланным жестом закрывая руками уши.
– Вас ошибочно назвали не тем созвездием. Есть в небе и другие...
– Какое? Ну какое?
– шаловливо допытывалась Кассиопея, искрящимися глазами заглядывая в лицо Бурунова.
– Например... созвездие Змеи.
– Ах вот как! Ну подождите, я тоже могу мстить!
– Почему тоже?
– Да так уж! Просто я все насквозь вижу. У меня глаза такие. Вишневые, как вы определили!
– Видеть ими надо, что наука и чувства вещи несовместные.
Кассиопея звонко рассмеялась.
– Ты слышишь, Надька! Он, оказывается, против чувств!
– На первом месте у меня, несомненно, наука.
– После созвездия Девы!
– со смехом сказала Кассиопея.
– А не лучше ли нам перейти от астрономии к теории относительности? Я беспокоюсь за академика. Чем, Надя, вы задели его?
– Я беспокоилась за папу... и за спасательный звездолет, который идет ему на помощь. А при субсветовой скорости время у них может остановиться. Так нас учил в университете профессор Дьяков.
– Ах, какая вы неосторожная! Ну что можно спросить с этого старого ретрограда, который до сих пор держится за произвольный перенос координат системы отсчета наблюдателя с одного тела на другое. И даже инквизиторов, преследовавших Галилея, поверившего в систему Коперника, Дьяков объективно оправдывает, утверждая, что мы в равной степени правы, считая, что Земля движется вокруг Солнца и что Солнце всходит и заходит, кружась вокруг Земли, как полагалось считать в сверхдревние времена.
– Признаться вам, я это не слишком понимала.
– Вот это уже слова не женщины, а мужа. В смысле мужественности признания, отнюдь не вредящей вашей женственности.
– А здесь, дорогой профессор, две женщины!
– лукаво вмешалась Кассиопея.
– Или вы собираетесь переносить координаты внимания с одного тела на другое?
– Нет-нет! Я готов превозносить обеих в собственных координатах восхищенного наблюдателя, но при отказе от теории относительности, разумеется. Здесь я несгибаем!
– Несгибаем, как ива!
– хохоча, крикнула Кассиопея и повлекла Надю к домику академика, показавшемуся за листвой деревьев.
Профессор Бурунов откровенно любовался девушками и певуче крикнул им вслед, чтобы его услышали:
– Когда божество златокудрое и звезд ночных дочь повстречались поэту и тот глаз не отвел, он ослеп!
– Тогда идите за нами, хоть ощупью, - обернувшись, сквозь смех крикнула Кассиопея.
Глава третья
ДЕСЯТАЯ ЛУНА ДЖОНА БИГБЮ
Неожиданное редко бывает приятным.
Сирано де Бержерак.
В синем небе веером протянулись облака. Они казались набранными из белых перьев, а небосвод - огромной, созданной исполинским художником картиной.
Надя помнила, как папа, будучи еще летчиком, готовясь в космонавты, говорил ей, что такие облака - к перемене погоды, и ураганные ветры вверху силятся перевернуть все в атмосфере и тянут за собой перистые хвосты.
Но здесь, на земле, был чудный день.
Надя накинула на плечи подаренный ей у метромоста халатик-тунику, и на нее оглядывались и мужчины, и женщины.
Радостная и счастливая, как в памятный день падения "московского метеорита" и встречи с Никитой Вязовым, она направлялась к водной станции, чтобы взять скутер.