Допельдон, или О чем думает мужчина?

Семенов Эдуард Евгеньевич

Допельдон. Вместо петушиного крика я вдруг явственно слышу в голове свое новое слово. И оно становится моим ночным спасением.

Оно позволяет посмотреть мне на мои проблемы отрешенно, как бы со стороны. «Вот чтобы получилось, если каким-то образом взять понемногу от каждого из трех способов и соединить воедино?»

Что получится? Золотая середина. Хождение по тонкому лезвию бритвы. Балансирование на канате, который висит над бездонной пропастью. Интересно, а есть ли хоть один человек, который смог пройти по этому канату?!

Мой мозг пытается вспомнить хотя бы один достойный

пример. Александр Македонский? Нет. Только не он. Для того, чтобы стать тем, кем он хотел стать, ему пришлось отказаться от своей любви. Единственной и настоящей. Чарли Чаплин? Вряд ли… Он отказался от своего лица.

В конечном итоге я нахожу только одно имя. Омар Хаям — известный пьяница, бабник и философ. Мой любимый поэт. Пожалуй, да, он смог пройти по тонкому лезвию, пронеся через всю жизнь любовь к жизни и веру в светлое будущее.

А еще кто? Неужели это так сложно, что только одному человеку это удалось сделать? Пройти по лезвию. Да и то, удалось ли? Я не знаю, как он умер? Один или в окружении искренне скорбящих и примиренных домочадцев. Ведь мало прожить жизнь в согласии с собой, надо еще и после себя не оставить выжженной пустыни. И я вспоминаю, что Омар умер один, отказавшись от семьи. От продолжения себя.

Мой мозг мечется в поисках выхода. Как же так? Путь есть, но по нему никто не смог пройти? Такого же не может быть? Почему? В любом случае от чего-то надо отказаться. От чего? Если я ни от чего не хочу отказываться. Ни от чего. Все, что меня окружает, одинаково дорого для меня.

Я чувствую, что мысли начинают разрывать меня изнутри. Становится нестерпимо жарко, я скидываю с себя одеяло и, как будто от болевого шока, наконец, проваливаюсь в пустоту…

Рвется там, где тонко?

Утро. Выкарабкиваюсь из пустоты и снова начинаю думать с того места, где остановился. «Нужно от чего-то отказаться?» От чего? Ведь все, все, что есть у меня в жизни, далось мне не просто так. А значит все, каждая мелочь — это часть меня. И как можно отказаться от самого себя? Это невыносимо. Неужели, чтобы пройти по тонкому лезвию бытия, надо от чего-о отказаться? От чего? Где должен произойти разрыв?

Понятно где. Там, где тонко. Рвется всегда там, где тонко. Вот еще бы узнать, где это место.

Я начинают методичное исследование своих отношений…

Рядом со мной просыпается человек. Натягиваю улыбку на лицо, обнимаю, целую. И спрашиваю себя: «Здесь тонко?» Ищу в сердце ответ.

Тепло. Нехолодно.

Кот! Он слышит, что мы проснулись и уже включили телевизор. Смотрим новости.

Он скребется к нам в дверь и просит положенного завтрака. Ольга первая не выдерживает скрежета и идет на кухню. Кот, победно подняв хвост, бежит за ней. В оставшуюся приоткрытую дверь заглядывает сын.

— Пап, можно к тебе?

Обычно он так просится не ко мне, а к матери. Естественно, мне льстит такое внимание.

— Конечно, давай, ныряй!

Какое время укладываемся поудобнее. Я смотрю на то, как сын успел подрасти. Уже не мальчик, но еще и не юноша. Подросток. Большой, нескладный. Смешной и поэтому серьезный.

— Ну как, ты готов

сниматься?

Он пожимает плечами.

— Готов.

— А слова знаешь? Текст читал?

— Зачем? Ты же и так все расскажешь.

Начинаю раздражаться от того, что никак не могу понять, правду сын говорит или издевается. По его лицу не понять. По-моему ему вообще все равно. Будет он сниматься, не будет? Половина мальчишек страны были бы в диком восторге оттого, что им предложили сниматься. Пусть и в малобюджетном фильме, но зато в главной роли. А моему хоть бы хны! Действительно, зачем читать сценарий, если папа-режиссер и так все расскажет.

Сердце сжимается в комок. Неужели здесь тонко? Неужели это самое уязвимое место? Со скрипом сжимаю зубы. О чем ты думаешь? Это же твой сын. Здесь не может быть тонко. Просто мальчик хочет казаться более самостоятельным, более независимым. И считает, что такое поведение самое лучшее.

— Мальчики, идите завтракать!

Раздается голос Ольги с кухни.

— Идем!

Отвечаем мы хором, и устраиваем возню за первенство в ванной комнате. Уступаю сыну и иду на кухню. Яичница — на всех. Мне — кофе. Сыну — чай. Себе — бутерброд с маслом. Фигуру бережет что ли? Она у нее и так, как у восемнадцатилетней девочки. Зачем ей это?

Она смотрит на меня, и тут я вспоминаю про синяки на шее. Однозначно она их видит. Но телу пробегает неприятный холодок. Как в детстве, когда тебя застают за каким-то неразрешенным занятием, типа курения. Вот он — разрыв? Вот где тонко?

Но ничего не происходит, она… молчит и делает вид, что ничего нет.

На кухню врывается наш мальчик и своим шумным поведением заполняет все пространство. Я незаметно выпускаю холодный пар. Завтрак проходит в веселом настроении, при непринужденной беседе и в обмене поцелуями. Украдкой гляжу в зеркало. Синяки уже стали желтыми пятнами, и их почти не видно. Может, действительно не заметила?

Раньше ведь, когда я занимался единоборствами, у меня часто бывали такие кровоподтеки по всему телу. Может, она решила, что я снова ходил на тренировку? Вот бы узнать, о чем она думает?

Но она молчит, и это начинает меня раздражать. Я что просто вещь для нее? Главное, что я рядом, а чем я занимаюсь не важно? Ну почему она не устроила скандал по этому поводу? Почему не взорвалась тарелкой или еще чем-то потяжелее? Ну, хоть какую-то эмоцию, вместо безразличия. Ведет себя, как будто ничего не случилось. Мол, что с тебя взять кроме анализа.

Это все гены прибалтийские! Они не дают вырваться эмоциям наружу. Но, может быть, так и надо? Может быть, именно это и нужно, чтобы сохранять спокойствие в семье?

Ну да. Спокойствие это может и сохраняет, но вот семью?

Может, и семью сохранит. Раньше ведь сохраняло. Пятнадцать лет ведь уже вместе. Нет, и здесь нетонко.

Тогда где? — Марина.

Все утро я сознательно гоню из своей головы ее имя, чтобы, не дай бог, не выпустить его наружу. И вдруг неожиданно соображаю, что только что произношу его вслух. Я прошу у Ольги дать мне соль, а вместо этого произношу ее имя. Слава богу, во рту — яичница — и имя произносится невнятно: «Тмр, дай соль!»