Дориан Дарроу: Заговор кукол
Шрифт:
Взмах, и голова лейтенанта полетела аккурат между растопыренных ляжек богини… и благословенный выстрел разломал тишину.
И выстрелом же хрустнула, раскалываясь, доска в костре.
— Тебя спасли? — идиотский вопрос, но чтобы не вернулась тишина, Персиваль ответил:
— Как видишь.
— Они… те жрецы… они были… вампирами?
Еще один идиотский вопрос.
— Были.
Дорри замолкает. Ну какого он молчит? В кои-то веки его болтовня нужна Персивалю.
— Они другие, — наконец,
Зато знают Богиню. У нее черное лицо с красными губами, три глаза и четыре руки. Ей служат тхаги и крысы. Она меч. Она яд. Она чума. Она судьба, а от судьбы не спрятаться за океаном. Персиваль это знает. Но чем знать, лучше пить. Иногда становится легче.
— И тот жрец… это не чудо. Обыкновенное переливание крови. Со старой вышел яд, а новая вернула жизненные силы.
Конечно. И полковой врач то же самое твердил. Да только повторять что-то не брался, поговаривали, что уже пробовал. Видать, не вышло.
И Дженни стояла перед зеркалом. На ней было новое платье — просто чудо до чего хорошее — и новые башмачки. Даже чулки и те новые! Серая горничная со скучным лицом, расчесав волосы — ох и пребольно же она их дергала! — закрепила локоны черными шпильками, и шляпкой соломенной прикрыла.
Ради шляпки Дженни готова была терпеть. Ну и конечно ради господина доктора, который ее спас. А в том, что он спас, Дженни не сомневалась. Она и раньше много слышала о девочках, что уезжали в Сити и там пропадали, или хуже того продавали свою честь, поддавшись на сладкие посулы, и становились теми, о ком приличные люди не упоминают.
Мама Дженни была очень приличной. И папа тоже. И Дженни сама. Она на посулы не поддавалась, ей, если можно сказать, вовсе никто ничего не сулил. Просто на вокзале, когда Дженни ошалевшая от шума, гама и дымной вони вагона, вывалилась на перрон, ее встретила миссис Лозе…
— Ты очень мила, — сказал доктор и, присев на корточки, поправил выбившийся локон. — Ты просто чудо как мила.
— С-спасибо, — Дженни до сих пор робела, встречаясь с ним. Нет, конечно не потому, что он вампир. Дженни не дурочка какая, чтобы вампиров бояться, просто… просто страшно вдруг становилось, что он передумает. Или что Дженни сделает чего-то не того и подведет доктора.
— Спасибо, сэр. Правильно отвечать так. Не волнуйся, ты научишься. У тебя есть целых две недели, чтобы научиться. Ты ведь постараешься? Для меня?
Дженни кивнула. Конечно, она постарается!
— Ты должна очень-очень постараться, чтобы стать настоящей маленькой леди, Суок.
— Да, сэр.
— Видишь, у тебя уже получается. — Он провел мизинцем по щеке. — Но я вижу, ты хочешь что-то спросить?
— Д-да, сэр. Вы сказали, что две недели…
— Что у меня
— Что у меня есть две недели. А что потом? Сэр? — подумав, на всякий случай добавила Дженни.
— Правильно говорить "что будет потом". Но ты права, ты должна знать. Потом будет большой бал. Главный бал сезона.
— Настоящий?
— Конечно, настоящий. И я тебе обещаю, что ты попадешь на него. И даже встретишь принца… правда, потом начнется совсем другая сказка, моя Суок.
Доктор поцеловал Дженни в щеку. Пахло от него неприятно, больницей, но запах — такая мелочь! И не нужен Дженни никакой принц. Ей доктор нравится. Очень.
— Безмерно рада, что ты, наконец, обо мне вспомнил. — Старуха сидела, опершись на подушки. Скрещенные на груди руки ее были неестественно смуглы, выбившиеся из-под чепца пряди отливали синевой, а пробитая клыком губа кровоточила. Сиделка то и дело прикладывала к губе шарик корпии, смоченной в уксусе, старуха отмахивалась, но не прогоняла сиделку.
Молодой человек поклонился и молча указал на дверь.
— Иди, иди, Нэнси. Я уж как-нибудь и без тебя проживу, — сказала старуха, отбирая шарик.
Сиделка присела в реверансе и вышла из комнаты, юбки ее шелестели весьма неодобрительно.
— Как ваше здоровье, бабушка? — юноша поставил стул напротив кровати, но садиться не спешил. Он стоял, опираясь локтями на высокую спинку и весьма нахально разглядывал старуху.
— Если боишься, что я умру назло тебе…
— С вас вполне станется.
— …успокойся, я не настолько выжила из ума. Когда свадьба?
— В воскресенье.
— Торопишься.
— Обстоятельства таковы, что лучше поспешить. — Юноша извлек из кармана часы на цепочке и выразительно постучал когтем по циферблату. — Время порой любит пошутить…
Старуха хмыкнула и, сплюнув кровью на корпию, просипела.
— Не волнуйся, я проживу еще достаточно долго, чтобы увидеть, как ты раскаешься в этой глупости. Подумать только…
— Не думайте. Говорят, женщинам это вредно.
— Ульрик, порой ты слишком уж забываешься. Садись.
Ослушаться юноша не посмел. Но сел он в позе вольной, закинув ногу за ногу, положил на колени белоснежную тросточку.
— Я хотел узнать, не было ли…
— Не было, — неожиданно резко отозвалась старуха. — Ничего не было.
— Я просто подумал…
— Думать вы оба не умеете. Это ж надо было выкинуть подобный фортель?! Я умираю, а в это время один мой внук исчезает, второй сходит с ума. Из-за чего, Ульрик? Из-за какой-то девки? — Она закашлялась и кашляла долго, выплевывая на одеяло красное. Юноша, мигом потеряв былое безразличие, кинулся к кровати, крича:
— Нэнси! Нэнси, бабушке плохо…