Дориан Дарроу: Заговор кукол
Шрифт:
Не спит. В домашнем платье, с распущенными волосами она прекрасна. Девушка расхаживает по комнате, дирижируя пером. Замирает. Оглядывается. Бросается к чему-то, скрытому за шкафом. Исчезает.
И до стоящего на парапете доносится россыпь щелчков. Печатает? Она машинистка?
Пора уходить. Скоро его хватятся, но еще минута… просто послушать. Подумать. Успокоить голос, пообещав вернуться. Завтра или позже. Или никогда.
Стук прекращается, и девушка вновь появляется в поле
Уходить, пока она не увидела!
Поздно. Девушка решительно идет к окну, скидывает засовы на раме и распахивает створки, говоря:
— Проходите, прошу вас.
Нет!
— Да, — ласково прошептал голос, толкая в окно.
В ее комнате пахнет духами и чернилами.
— Извините, что не сразу вас заметила, — она вынимает перо изо рта и прячет за спину. — Я просто не думала, что такое и вправду возможно!
— Какое?
Белая шея. Ключицы. Кружево, стыдливо прикрывающее грудь. Два ряда мелких пуговиц по лифу. Снять будет тяжело.
— Мистическое! — восклицает она и, схватив за руку, тянет за собой. — Я слышала о подобном, но не думала… о Господи, это просто чудесно!
Она сумасшедшая.
— Какая разница? — голос щекочет уши. — Главное, ты посмотри, до чего она похожа!
— Скажите, что вы чувствуете?
За шкафом закуток. Крохотный стол, массивный короб печатной машинки, стопка листов, частью исписанных, частью пропечатанных, но одинаково исчерканных и мятых.
— Ваша страсть сжигает вас изнутри, верно? И вы не силах совладать с собой?
— Да, — просто отвечает он, поднимая одну из страниц. Почерк у нее неразборчивый, и читать не интересно, но он все еще продолжает тянуть время.
— Это чудесно! Я так и знала… скажите, что это значит для вас?
— Все, — он бросает лист и берет ее за руку, дергает, разворачивая спиной. Обнимает. Одна ладонь ложиться на живот, защищенный броней корсета, вторая — на горло.
— Ой, — говорит девушка. — Вы… вы должны понимать, что я лишь…
Она не пыталась вырваться. Безумцы странные, но тем и легче. Уснула легко, доверчиво, и ему снова стало не по себе.
Он не стал выносить ее из дому. Раздел — на третьей пуговице терпение иссякло, и он просто разорвал упрямую ткань. Чехол корсета вспорол ножом, да и сам корсет тоже. Нижняя рубашка пропиталась по?том, и он долго прижимался к ней лицом, вдыхая аромат той, которую должен убить.
Место готовил тщательно. Листы бумаги укрыли старенький ковер. Десяток свечей окружил тело — на стенах виднелись газовые рожки, но девушка все равно предпочитала свечи, а он уважал ее предпочтения.
Он дождался, когда она очнется
Кровь была сладкой, а тело податливым. Он резал очень аккуратно и, беря в руки очередной орган, пристально разглядывал его, прежде чем положить на отведенное место. Одна свеча оказалась лишней — сердцем он украсил пишущую машинку.
И это было правильно.
А голос молчал. Может быть, сейчас он успокоится?
— Глава 31. О подозрениях, подозреваемых и эпистолярных экзерцициях
Пружины кресла-качалки сжимались едва ли не до хруста, а распрямлялись со скрипом, который весьма действовал на нервы. В очередной раз качнувшись, Персиваль не без сожаления выбрался из кресла, сказав:
— Тесновато будет.
Ну естественно, ни размеры, ни механизм не рассчитаны на кого-то столь крупного. Дорабатывать надо. Кресло согласно завибрировало, повернулось и застыло боком, демонстрируя искореженный поршень.
— Извини, — Персиваль пожал плечами. Раскаявшимся он не выглядел.
— Да ничего.
Я достал из шкафа бутылку, стаканы — на этот раз приличные. Раскатал по столу чистый лист, который готовил… не знаю, для чего готовил, ведь отныне все приготовления не имеют смысла.
— Что-то ты совсем квелый, — Персиваль с легкостью задвинул кресло на прежнее место и, отобрав бутылку, сказал: — Давай, выкладывай.
Я выложил. Он выслушал. Вместе выпили.
— Интересно выходит, — сказал Персиваль, занюхивая виски графитовым карандашом. — То есть ты добровольно убираешься, а твой братец получает титул и невесту. Так?
Пожалуй. Нет, я не ревновал Ольгу к Ульрику, скорее стало понятно ее нежелание связывать судьбу со мной. Наверное, она очень сильно его любила. Но почему не рассказала? И он молчал.
— Твою сестричку садят в клетку, а тебя пытаются прибить. Очень интересно.
Скорее лишено смысла.
Все в этом мире лишено какого бы то ни было смысла.
— А самое интересное тут то, что ты уже помер, — Персиваль задумчиво давил пальцами карандаш, и графитовая крошка сыпалась на белый лист. — Знаешь почему?
Не знаю и знать не хочу.
— …потому, что ты на людях в воду сиганул. Самолично. И все это знают. Имечко твоего братца чисто, как тетушкин фартук.
— Прекрати.
— Неа, — Персиваль качнулся на стуле, и тот затрещал. — Не прекращу. Уж больно все в тему… кто знал, что ты не умер?
— Эмили. Ульрик. И…
И все.
— Кто знает, что она — твоя сестрица? И кто знает, что ты скорее сдохнешь, чем бросишь ее в беде? На, выпей-ка, тогда думаться будет легче.