Дорога цвета собаки
Шрифт:
— Не переживайте так, господин Годар. Поберегите нервы — небрежно бросил продавец, по-прежнему не глядя в лицо: — Вы сейчас повысили голос на кого-то. Я не понял — на меня или на себя?
Остальное Годар выслушал молча и опять не удивился скорости, с которой разлетаются по Суэнки вести. Он узнал, что шут Нор, проник тайником в радиостудию и передал сообщение о том, что командир Зеленой сотни Мартин Аризонский, посланный командованием вместе с Белым витязем Годаром на битву с драконом, втайне лелеял замысел о сговоре с врагом. Но второй витязь разоблачил его планы и передал в Скир сообщение через средство связи, о котором Нор и Белый витязь условились ранее. Потом Нор зачитал пасквиль под заголовком «Как стать драконом». (Слушая его пересказ в интерпретации
Это был конец. Тысячи радиоприемников возвестили о конце. Десятки тысяч сплетников создали столько же дубликатов. Где бы ни находился сейчас Мартин Аризонский, каждый суэнец нашептывал его имя. Больше Годар не мог жить. Конь вынес его, оглушенного, на одну из безлюдных улочек. Что это с листьями на деревьях в человеческий рост? Какими они стали большими, четкими — виделась каждая прожилинка; на одном листе застыл жук. Медленно, с грохотом ползли по стволу муравьи, перехваченные корнями подземные трубы глухо скрежетали, в отдалении лязгали лопаты. И отовсюду лез в глаза и ноздри воздух, пропитанный луком. Годар, закрыв лицо скомканной шляпой, оглушил сам себя стоном. Пока Мартин слышал, видел и чувствовал все это, каждая секунда жизни убивала его, Годара. Пока конь нес его околицей к церкви, за ограду которой он хотел пробраться незамеченным с задних ворот, большая белая птица, к которой он приближался окровавленной грудью, отлетая, презрительно отталкивала его крыльями, пачкаясь в его крови, как в нитях черной паутины.
Он не вошел в храм. Мартин не вошел бы в него потому, что отказывал в уважении миру, где полагаются на неисповедимые пути. Годар же не вошел потому, что не хотел попасть на глаза пастору. Кроме того, ему было безразлично, входить или нет: он не знал, есть ли Бог. Территория церкви была необходима ему как укромное место в деревне. Опустившись на скамейку у задней стены, он схватился за место на ремне, где должен был быть пистолет. Но и пистолет, и сабля с портупеей болтались у седла лошади, которую он оставил за оградой.
Пока он дойдет до ограды, импульс погаснет и он не решится совершить такое безрассудство. Взамен отмененного решения Годар нашел себе другое утешение: его испепелит огнедышащий змий — да так, чтобы и костей не осталось. А если дракона убьет он, то уйдет в безлюдную степь, где отдаст себя на растерзание волкам. Годар жаждал умереть среди шума: лязга зубов, треска пламени, рокота жестокой крови — такого же жуткого шума, что стоял у него в ушах. Странно, что выходя из Скира на поиски дракона, он совсем не думал о смерти, словно пребывал в стране, где о ней не имели представления.
Теперь даже смерть дракона не могла смыть тень, которую он бросил на имя Аризонского. И это в стране, где большинство страшится и не понимает значения тени. Убить дракона и умереть — единственное, что может сделать он для друга.
«О, как это много!» — дошло до сознания уже спустя минуту. Безрассудные его мысли, вытекая одна из другой, постепенно сводили, как это часто с ним случалось, безрассудство на нет. При условии, если все это не прерывалось пиком нового безрассудства, которое он совершал импульсивно, устав от раздумий. «Смогу ли я справиться с драконом в одиночку?» — подумал Годар, корчась на скамейке от сокрушений и опять оглушил сам себя стоном. Когда он сгорит в огненном дыхании змия, дракон отыграется на возлюбленной Мартина — это было ясно, как суэнский день. И это была мышеловка. Она с грохотом захлопнулась, хотя сил Годару еще хватало с лихвой. Получалось, что ему дан единственный выбор: умереть в безлюдной степи, покрыв себя позором беглеца. Это означало, что Мартин никогда не узнает, почему он так поступил.
Нет, только не это, — сейчас важнее всего не оставить Зеленого витязя один на один с разочарованием в друге. Во что бы то ни стало он разыщет его — все остальное решится потом. Возможно, те силы в Скире, что подтолкнули его, Годара, к западне, как раз и добиваются, чтобы витязи никогда не встретились.
«Господи, помоги этому человеку, даже если он не приемлет Тебя!» — воскликнул Годар в душе. Просить у Бога помощи еще и себе казалось ему недостойным. Однако такая просьба подразумевалась, хотя Годар ни за что не хотел сказать о ней. Выпрямившись, словно был снова в седле, он начал мысленный монолог, обращенный к Царю небесному, а глаза всматривались сквозь стекающее с полей шляпы проливное золото в лицо Мартина — неясное, колышущееся в изжелта-красном мареве. «Ну почему ты не оглянулся, почему оставил меня в моем заблуждении? Как ты не понял, какому подверг меня искушению?» — вырвалось у Годара среди горячих слов раскаяния, которые он говорил, облегчая себе душу.
Он не запомнил, ел ли в тот день и поил ли коня. До самого вечера Годар продолжал поиски, а потом вернулся на поле перед пустырем, надеясь, что сюда же придет и Мартин. Ночью он лежал, укрывшись с головой плащом, без палатки, кляня себя за то, что она досталась не Мартину. Он был в полном обмундировании и прислушивался сквозь завывание волков к каждому шороху, чтобы услышать шаги, если Мартин придет среди ночи.
К вечеру следующего дня он нашел Мартина. Это было то же озерцо с песчаным островом, что повстречалось им после первого ночлега в степи. Только на месте утеса, похожего на вершину скалы из его снов о Дон Жуане, вытянулась из песка тонкоствольная, ветвистая аркала. Под нею и сидел Мартин: боком к стороне, откуда приехал Годар.
Он был в сорочке, китель по-домашнему небрежно накинут на плечи. В пальцах — дымящаяся папироса без мундштука. Шелковая лента, портупея с саблей и пистолет лежали тут же, на походном мешке. Остальное снаряжение находилось на берегу, возле пасущегося коня.
Годар безошибочно нащупал брод и прошел на остров так проворно, что издали могло показаться — он идет по воде.
Он остановился возле взлохмаченного пучка травы — самого ближнего к Мартину. Весь остров был в невидимых издали пучках, что торчали, сторонясь друг друга, в разные стороны.
— Я не говорил всего этого, Мартин, — сказал он потерянно, — я только спросил совета у Нора… Это тоже было гадко — наводить у кого-то справки о тебе. Я должен был разрешить свои сомнения сам. Но я так усомнился в тебе…
— Дорогой, ты разгласил пункт нашего назначения, — холодно прервал Мартин и затушил папиросу.
Их взгляды встретились. Годар мог смотреть в глаза Зеленого витязя бесконечно, потому что все-таки добрался до него, застал живым и здоровым, донес смысл происшедшего… Теперь Мартин волен был убить его. Но — как в тот вечер, когда их руки стояли локоть к локтю на бугорке и Зеленый витязь подался Годару потому, что тому нельзя было испытать горечь поражения, снова во взгляде Мартина появилась податливость, и ледок стал тоньше — на немного, совсем на немного. Но и этого хватало Годару, чтобы у него перехватило дыхание.
— Присядь. Мне не нужно, чтобы ты оправдывался. Я бы хотел просто поговорить с тобой. Знаешь ли ты, что такое слово — как оно может ранить, становиться перевертышем? — Мартин говорил осторожно, просто, стараясь не выказывать глубины своего разочарования. — Разве ты не понял, что представляет собой Почта Попугаев?
— Да, я уже понял это — больше, чем кто-либо, — Годар опустился на песок и неожиданно для себя улыбнулся: — А знаешь, я все-таки обрадовался, когда узнал, что подлецы — другие, а не ты. Пусть пал я, зато не ты.