Дорога доблести
Шрифт:
— Я что странного было в поведении собаки той ночью?
— Да то же самое, что в моем — в прошлую ночь. Шум разбудил нас, и мы успели убежать через крышу — свободными, но без единого цента из денег, заработанных тяжелым шестимесячным трудом… Да ещё с ободранными коленками… Но эта пирожница… Вы видели её, милорд… русые волосы, голубые глаза, и все прочее, удивительно напоминающее Софи Лорен.
— Смутно что-то вспоминается…
— Значит, вы её не видели, ничего смутного в отношении Налии быть не может. В общем, я собрался вести прошлой ночью безгрешную жизнь, зная, что сегодня
Настала ночь — гони свет прочь,
Пришел рассвет — вставай, мой свет…
как сказал классик, но с Налией я кое-чего не учел. Именно поэтому я не выспался и остался без завтрака, а вечером могу оказаться лежащим в луже собственной крови и все это в значительной степени по вине Налии.
— Ничего, я побрею твой труп, Руфо, обещаю тебе это. — Мы проехали мимо пограничного столба с соседним графством, но Стар не замедлила бега своей «лошади». — Между прочим, а где ты научился похоронному делу?
— Что?! А! Очень далеко отсюда. А вот за вершиной того холма, за теми деревьями стоит домик, где мы и позавтракаем. Чудесные люди!
— Отменно! — Мысль о завтраке была светлым пятном на темном фоне моих сожалений о бойскаутском поведении прошлой ночью. — Руфо, ты все перепутал, говоря о странном поведении собаки ночью.
— Милорд?
— Собака ничего не делала ночью, вот в чём странность.
— Ну, пожалуй, она действительно не издала ни одного звука, — с сомнением сказал Руфо.
— Разные собаки в разных местах. Извини. Я-то хотел сказать вот что: забавная штука произошла со мной, когда я отправился вчера спать… Вот уж я действительно вел безгрешную жизнь.
— В самом деле, милорд?
— На деле, но не в мыслях. — Мне было необходимо с кем-нибудь поделиться, а Руфо был как раз таким проходимцем, которому можно было довериться. И я изложил ему историю Трех Обнаженных.
— Ну не мог же я рисковать! — заключил я. — С божьей помощью рискнул бы, если бы только эту девчонку уложили в её собственную постель — одну, и в тот час, как это полагается детям. Во всяком случае, думаю, рискнул бы, невзирая даже на дробовики и прыганье из окон. Скажи мне, Руфо, почему самые прелестные девицы имеют или отцов, или мужей? Говорю тебе — вот так они стояли: Большая обнаженная, Средняя обнаженная и Совсем маленькая обнаженная так близко, что можно было коснуться их, и все готовые с радостью согреть мою постель, а я… ничего, ну совсем ничего… Ну, смейся же! Я заслуживаю этого.
Он не смеялся. Я посмотрел на него — лицо его выражало глубокое смятение.
— Милорд! Оскар, мой старый товарищ! Скажите, что это неправда!!!
— Это правда, — ответил я раздраженно. — И я тут же пожалел обо всем, но было уже поздно. А ты ещё жалуешься на свою ночь!
— О, Боже! — Руфо перевел своего скакуна на большую скорость и умчался.
Арс Лонга бросила на меня через плечо вопросительный взгляд и продолжала идти прежним аллюром.
Руфо поравнялся со Стар. Они остановились, чуть не доехав до дома, где нас ждал ланч, и ждали, когда я к ним присоединюсь. Лицо Стар было непроницаемо. Руфо же выглядел очень смущенным.
Стар приказала:
— Руфо, иди и попроси приготовить нам
— Слушаюсь, миледи! — Он исчез почти мгновенно.
Тем же невыразительным тоном Стар спросила меня:
— Милорд Герой, это правда? То, что доложил мне ваш слуга?
— Я не знаю, что он вам доложил.
— Относительно вашей неспособности… вашей мнимой неспособности… прошлой ночью.
— Не понимаю, что вы имеете в виду, говоря о неспособности. Если вы хотите знать, что я делал после банкета, то я спал один. Точка.
Она перевела дух, но выражение её лица осталось неизменным.
— Я хотела услышать это из твоих уст. Чтобы не быть несправедливой. И тут лицо её выразило такое бешенство, какого я никогда не видел. Низким, почти бесцветным голосом она начала меня разделывать под орех. — Ах ты, Герой! Жалкий безмозглый олух! Невежа, путаник, нескладеха, толстолобый идиот!
— Замолчи!
— Нет, это ты замолчи, я с тобой ещё не покончила! Ты оскорбил трех ни в чём неповинных женщин! Ты унизил верного старого друга!
— Заткнись!!!
Мой голос раскатился громом. Я гремел, не давая ей опомниться:
— Никогда не смей со мной так разговаривать, Стар. Никогда!
— Но…
— Попридержи-ка язык, уж больно ты его распустила! Ты не имеешь права так говорить со мной! И ни одни баба в мире такого права никогда не получит! Ты будешь всегда — запомни — всегда обращаться ко мне вежливо и почтительно! Ещё одно грубое слово и я выдеру тебя так, что слезами изойдешь!
— Только посмей!
— А ну, убери руку с эфеса или я отберу у тебя шпагу, спущу штаны и тут же на дороге отлуплю тебя твоей же шпажонкой. До тех пор, пока твой зад не станет алым и ты не начнешь просить прощения. Стар, я не дерусь с женщинами, но гадких детей наказываю. С дамами я обращаюсь как с дамами, с испорченным отродьем — как с испорченным отродьем. Стар, ты можешь быть королевой Великобритании или императрицей Галактики в одном лице, но ещё одно дерзкое слово — и я стащу с тебя штанишки и уж недельку тебе придется полежать на животе. Поняла?
— Я поняла, милорд, — тихонько ответила Стар.
— А кроме того, я увольняюсь с должности Героя. Я не собираюсь вторично выслушивать такие речи и не желаю работать на человека, который хотя бы раз обошелся со мной подобным образом. — Я вздохнул, поняв, что снова потерял свои капральские нашивки. Но я всегда чувствовал себя без них свободнее и проще.
— Да, милорд. — Я еле разбирал её слова. Мне показалось, что мы с ней снова там — в Ницце. Но меня это не тронуло.
— Хорошо, тогда больше не о чём говорить.
— Да, милорд. — Она тихо добавила: — Но можно мне объяснить, почему я так говорила?
— Нет.
— Хорошо, милорд.
Наступило долгое молчание, длившееся вплоть до возвращения Руфо. Он остановился, не подходя к нам, чтобы не слышать, о чём мы говорим. Я жестом велел ему подойти.
Мы ели молча, причем я почти не ел — уж больно пиво было хорошее. Руфо попытался завести светскую беседу насчет какого-то своего очередного дядюшки, но эта история не вызвала бы улыбки даже в Бостоне.