Дорога издалека (книга первая)

Хидыров Мамедназар

Едва догорела спичка у меня в пальцах — глухо ухнуло в сыром воздухе, дрогнула под ногами мостовая.

Секунду спустя будто громадной палкой ударили по железу. — это за рекой. Еще, еще… Началось!

Уже позже мы узнали: первой выстрелила холостым шестидюймовка с «Авроры», от Николаевского моста, ей ответили трехдюймовки из Петропавловской крепости — прямой наводкой по Зимнему, не только холостыми, но и боевыми.

По орудийному сигналу с трех сторон — от Адмиралтейства, прямо по площади и справа от Марсова поля — ринулись на Зимний дворец лавины атакующих. Красногвардейцы двигались вперемежку с матросами и солдатами, в цепях броневики. На ходу палили по темным

окнам дворца, по баррикаде. Бежали молча, ждали рукопашной. Мой отряд миновал набережную Мойки, потом переулок. Впереди — дворцовый переход над узким каналом, впадающим в Неву. Оказывается, мы опередили всех на правом фланге — лавина еще только надвигается издали по Миллионной.

— Пригибайся! — скомандовал я, чтобы не угодить под фланговый огонь своих. Впереди — высокое крыльцо с массивными фигурами богатырей из черного полированного камня. Рядом, на площади, редкая пальба из-за баррикады. Ударить во фланг?

— Сюда, товарищи! Здесь свои… — вдруг слышу я от крыльца, кто-то мигает ручным фонариком.

— За мной! — оборачиваюсь я. Десяток солдат повернули головы, остальные не слышат, бегут к баррикаде, там завязывается рукопашная схватка. Вижу: юнкера бросают винтовки. Но я уже понял: наши сторонники во дворце открыли нам путь в самое логово врага. Дверь распахнута. Приземистый солдатик сует мне руку:

— Давай, товарищ командир! Сейчас мы их с тылу…

В тот же миг во дворце ухает разрыв — еще один снаряд из Петропавловки. В помещении тьма, слышны крики, что-то звенит. Солдат освещает нам дорогу фонариком. Высокие просторные комнаты, на стенах — картины, ковры.

В полутьме натыкаемся на какие-то кувшины, они со звоном падают на поя, некоторые разбиваются в куски…

Вперед! Бежим коридорами, где-то в глубине здания мерцают огоньки. Скорее туда!

Но внезапно впереди разрывается граната, раздаются панические крики, кто-то истошно вопит: «Сдаемся!». А с площади доносится грозное «Ур-р-р-а-а!». Значит, наши всей массой бросились на штурм. Свет впереди гаснет, видны только вспышки выстрелов. Рядом со мной падает солдат, винтовка с грохотом катится по мраморному полу.

Теперь я различаю предметы. Перед нами — широкая лестница. Вдруг она озаряется неровным светом. Матросы с факелами бегут по ней вверх, стреляют на ходу. Грохот, дым… Тускло блестит позолота на колоннах.

Потом медленно загораются электрические лампочки. Я вижу юнкеров, офицеров, они кучками и по одному замерли по углам, бледные, с поднятыми руками. На лестницу взбегают красногвардейцы, солдаты.

— Сто-ой, товарищи! — хриплым басом командует кто-то сверху. — Сто-о-ой, говорю! Кончено! Министров арестовали!

В эту минуту ко мне подбегает Воробцов, раненая левая рука на перевязи:

— Коля, собирай своих! Готово дело, победа! Юнкера сдались. Давай в подвалы. Там комендант дворца караулы ставит: винные склады оберегать.

И сразу куда-то убегает. С трудом собрал я до половины своего отряда. После этого почти сутки стояли, меняя друг друга, на постах, в дворцовых подвалах. Не помню, поспал ли я хотя бы четверть часа, удалось ли покормить людей. Ходил, словцо в тумане, — только теперь дало себя знать нечеловеческое напряжение многих дней. Пришел в себя лишь в поезде, когда возвращались в Левашово.

Так победил Октябрь в Петрограде. В этом была доля и моего труда.

…Отдохнуть нам довелось всего лишь сутки. Утром в поту прибежал встревоженный Воробцов!

— Юнкера восстали! Живо в ружье!..

Ни о чем не спрашивая, бегу по взводам, тех, кого застаю на месте, увожу с собой. Сводный батальон Староладожского полка строился во дворе.

Оказалось, в Петрограде восстали юнкера, а с юга надвигаются казаки Краснова, с ними Керенский, удравший накануне взятия Зимнего.

…К вечеру наш батальон выгрузился на уже знакомой мне станции Александровская. Унылой была теперь картина окружающей природы, не то что в августе. Голые деревья под хмурым небом, мокрые поля с пятнами только что прошедшего снега…

По приказу командующего передовой линией, щеголеватого офицера с красным бантом на шипели, мы походным порядком двинулись на запад в сторону от железнодорожного полотна. Рельсы впереди были разобраны — оттуда ждали врага.

Стемнело, падал снег, с залива тянуло гнилым ветром. Местность постепенно переходила в широкую низменность. Командир сводного батальона, поручик нашего полка, приказал остановиться, рыть окопы. Меня с десятком солдат направил на крап левого фланга: ночью мы должны были выдвинуться вперед. Оттуда, со стороны Варшавской линии, могли появиться казаки Краснова. Мы не надеялись встретить врага до подхода к железной дороге, однако просчитались. Когда в полной тьме достигли цепочки телеграфных столбов, внезапно мозглую тьму расколола пулеметная очередь, пламя выстрелов, казалось, ударяло прямо нам в глаза.

— В цепь! Ложись!.. — успел скомандовать я своим разведчикам и в тот же миг ощутил сильный удар в грудь, с правой стороны. Потом все заволокло горячим туманом.

Очнулся в военном госпитале. Знакомое, на всю жизнь памятное ощущение — я как будто возвращаюсь к жизни из потустороннего мира. Опять, как после первого ранения, я был весь туго забинтован, шевелиться почти не мог. То и дело погружался в тяжелый сон с путаными видениями. В те дни, однако, мне редко мерещились родной дом на Амударье, мои сородичи и односельчане, любимая Донди. Гораздо чаще в сознании вставали картины только что пережитого: костры на Марсовом поле, солдаты, матросы и красногвардейцы, ждущие приказа атаковать Зимний дворец… Канонада, от которой содрогается мостовая… Мы бросаемся на штурм, стреляем, на бегу перезаряжаем винтовки… Темные высокие комнаты, с грохотом падают и разбиваются какие-то кувшины… Дым, вспышки выстрелов, торжествующий крик из сотен глоток… Победа! Но я еще куда-то порываюсь — не все враги уничтожены… Тут я просыпался от острой боли в незаживающей ране.

Александр Осипович впервые навестил меня лишь через неделю после того, как я окончательно пришел в себя.

— Коля, милый, опять угораздило тебя!.. — с грустью покачал он головой, остановившись перед моей койкой. — В такие дни… Да, ты, наверное, не слыхал: отогнали Краснова, уже и след простыл. Ушли казаки, к себе на Дон подались.

— Значит, победа? — пожимая ему руку, спросил я.

— Да, наша взяла! Ленин от имени правительства обратился к немцам: дескать, немедленный мир. Слышно, переговоры начнутся скоро. Ну, в Питере — все на новый лад. Больше нет офицеров, князей, графов. Равенство всех граждан, без всяких привилегий. Землю — крестьянам без выкупа! Что ни день, то новый декрет. Наше время пришло, Никола, живей поднимайся на ноги!

«Придет наше время!» — в тот же миг вспомнились давнишние слова моего деда.

— Право, Коля, — продолжал Богданов. — Ждем тебя. Считай, ты один у нас со старухой и остался…

— От Топи что-нибудь получили?

— Дошли вести, от наших питерских. В октябре писали: у них на Румынском фронте офицерье, корниловцы разогнали солдатские комитеты, А Тонюшка членом корпусного комитета, от лазаретных своих. Ну, в общем, пришлось ей с товарищами скрыться, вроде в подполье уйти. Где она теперь — неведомо…