Дорога китов
Шрифт:
Эйнар действовал быстро, чтобы Харлауг не утратил самообладания и не позволил страху погубить его достоинство. Короткая секира чиркнула по белой шее, оставив красную черту, он бился и колотил ногами несколько минут, глаза вылезли, а Эйнар придерживал его, прикрыв ладонью его губы, и рукав намок от крови.
Потом Харлауг затих, и Эйнар положил руку ему на лицо, закрыв бешеные глаза, подержал так, стоя на коленях. Иллуги Годи тихо говорил нараспев себе под нос. Кровь собралась под упавшей головой Харлауга.
Потом Эйнар встал.
– Разденьте его быстро, потом пойдем. Оттар, Виг, снимите
За несколько мгновений - я даже не успел доплестись до вершины холма - Харлауг превратился в бледную печальную фигуру на красном склоне, лежащую навзничь: руки на груди, в пальцах нож с рукоятью из оленьего рога, единственная вещь, которую ему оставили. Остальные устало брели вверх по холму, таща рубашку, штаны, сапоги - даже шерстяные носки. Оттар и Виг, запыхавшись, поднялись на вершину, один в кольчужной рубахе, другой сжимая меч и второй щит. Оттар оглянулся, откашлялся и сплюнул.
– Не годится оставлять одного из наших, - сказал он.
– Его следовало бы достойно схоронить в кургане.
На склоне лежали и другие неподвижные тела. Кто из них тот, кого я убил, я уже и сам не знал.
– Шевелись!
– рявкнул Эйнар и, проходя мимо меня, легко хлопнул меня по плечу.
– Хорошая битва, парень. Ты годишься.
Вот оно как. Двадцать минут спустя мы, задыхаясь и пыхтя, шли по лесу и дальше, по черному от влаги галечнику, направляясь туда, где покачивался «Сохатый».
Помнится, добираясь до корабля, я боялся больше, чем когда бился, - он стоял так далеко в море, что пришлось брести по грудки в воде, и если бы нам не спустили лестницу, мы не смогли бы попасть на борт.
Тем не менее я оказался на палубе - между морем и дождем, - несчастный, мокрый, дрожащий, чешущийся и такой усталый, каким не бывал никогда в жизни. Не верилось, что у кого-то еще оставались силы, но те же люди, что только что вышли из битвы, бросили оружие, освободились от кольчуг и, взявшись за весла, вывели «Сохатого» на ветер, где был поднят парус. И мы ушли.
И все время я видел глаза мальчика, дождь, который заполнял их, как слезы, чувствовал, как рука Эйнара хлопает меня по плечу, и слышал, как он говорит:
– Хорошая битва, парень. Ты годишься.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Зимовали мы в Скирингасале, на южной оконечности Норвегии - слишком поздно было возвращаться в Бирку, расположенную дальше к востоку по Балтике и уже затертую льдами. Скирингасаль же был рядом и имел все, что требовалось Обетному Братству - выпивку, пищу и женщин, хотя и был только летней ярмаркой, зимою пустовавшей.
Эйнар ворчал: он предпочел бы навязаться какому-нибудь мелкому ярлу, который, увидев шесть десятков воинов, вплывающих в его фьорд, приветил бы их, гостеприимно и радушно, на всю зиму. Вместо этого ему пришлось разделить наше рубленое серебро и позволить людям разойтись по городу, платя за кров и эль местным жителям, которые привыкли к чужеземцам.
Сам Эйнар, благодаря предусмотрительности местных купцов, получил жилье в маленьком лодочном сарае и смог, восседая на самодельном высоком месте с корабельными штевнями по бокам, строить из себя ярла с теми из Обетного Братства, кто поселился с ним. Все остальные захаживали ежедневно, дабы попользоваться дармовым элем и варевом из горшка.
Почти каждый купил девушку-рабыню - к радости торговцев, которые думали, что те всю зиму будут висеть на них, - и потому дом был сильно переполнен, и делать там было нечего, кроме как чинить одежду, бросать кости или играть в бесконечные тавлеи и драться, выясняя, кто выиграл.
Это, да выпивка, да етьба, кажется, заполняли зиму, во всяком случае, зиму Обетного Братства.
Поскольку мой отец был нужным человеком - кормчим, мы с ним поселились в жилище Эйнара, которое уступало домам из торфа в том же Бьорнсхавене. Нас было много, и место подле срединного очага было наградой, а уединение - шуткой. В любое время кто-то совокуплялся, и в скором времени это даже перестало привлекать к себе внимание, не то что возбуждать.
Однажды я видел, как Скафхогг, увлеченный игрой, уронил одну из фигур. Она подкатилась прямо под зад какой-то усталой девушки-рабыни, которая подпрыгивала на грязном тростниковом полу под хрюкающим Скапти. Даже не взглянув, Скафхогг отодвинул ее ягодицы в сторону, достал пешку и вернулся к игре.
Однажды и я преодолел нежелание заниматься этим у всех на глазах и стал употреблять девушек-рабынь, когда только возможно.
Несколько раз меня стягивали с девушки, когда ей требовалось стряпать, а однажды меня ударил Скапти. Его небрежный удар отбросил меня на трех-четырех мужчин, разбросав их игрушки, а пока я лежал, вращая глазами, явился Эйнар и принялся раздавать удары налево-направо, словно по своре рычащих собак.
У него, конечно, был свой собственный закут, отгороженный в задней части. Там с ним сидели Иллуги, мой отец и Вальгард Скафхогг и строили планы. Иногда Скапти и Кетиль Ворона присоединялись к ним.
В конце концов все решили, что етьбой я доведу себя до ранней могилы, и меня против моей воли стали держать подальше от женщин. Никто, кроме Ульф-Агара, не возражал против того, чтобы безбородый мальчишка оказался не у дел.
По мере того как год перемалывался, интерес ко всему таял. Дотянуть бы до тепла - вот о чем все мечтали: бесконечный леденящий дождь и снег, серо-желтый лед, растущий повсюду, кашель, слезящиеся глаза, понос - для всех это стало испытанием на выживание.
Для всех, за исключением Эйнара, который, стараясь не обращать внимания на сонливость и на поносы, строил планы - как пахарь, толкающий плуг по каменистому полю.
Загадка ларца святого, видно, никак ему не давалась. Никто ничего не знал наверняка, поскольку Эйнар никогда и никому не показывал его содержимое. Зато он затаскивал в свой закут любого торговца, застрявшего здесь, и вел с ними долгие напряженные разговоры.
Однажды, когда с сосулек на карнизах уже капало и люди начали вылезать, шатаясь, из вонючих жилищ - любой грек, привыкший к ваннам и массажу с маслом, назвал бы их вонючими уже тогда, когда зима еще и не начиналась, - Иллуги, Вальгард, мой отец и Эйнар держали совет в закуте последнего, как обычно.