Дорога китов
Шрифт:
Еще я слышал об Арнлауге, умершем от поноса, несмотря на хорошего барана, принесенного в жертву дереву на Дубовом острове, который христиане называют островом святого Георгия - первая гавань после последнего из семи порогов. Идучи вниз по всем порогам, Арнлауг задристал от страха и уже не мог остановиться и кончился, так что на погребальном костре сожгли, можно сказать, пустую оболочку.
Именно так, сожгли. На востоке со времен одного набега обратились к старым обычаям - тогда, лет двадцать назад, две сотни кораблей, как рассказывают, вошли в реку Куру к югу от Баку и предали огню и мечу город Берду и всех почитателей Магомета, там бывших.
В ответ на совершивших набег напали мусульмане - а заодно и тот же понос, что взял Арнлауга, - и им пришел ось отступить, после чего проклятые асами язычники выкопали пристойно похороненных и украли прекрасное оружие и доспехи из погребальных кораблей.
С тех пор торговцы сжигали своих покойников на таком жаре, какой только могли развести, чтобы доспехи плавились. А еще ломали мечи на три части, дабы им быть перекованными за радужным мостом Биврест, а не в этой жизни.
Как поведал один сребробородый и словоохотливый ветеран рек и порогов, это случилось во времена Игоря, которому было семьдесят пять лет, а его жене, прославленной Хельге, шестьдесят, - они поставили на Руси своего Святослава, чьи войны с булгарами и хазарами выдавили серебро из жил Бирки.
И все кивали и дивились такой судьбе и качали головами по поводу будущего.
Еще качали головами по поводу новых торговых условий в Миклагарде, Пупе Мира: теперь нельзя было купить шелка больше, чем на 50 золотых кусков, и нужно было иметь печать, удостоверяющую покупку. И не могут более пятидесяти человек зараз, притом все без оружия, войти в этот город, Новый Рим, каковой именуется Константинополем.
Сколько можно пошить штанов на пятьдесят золотых кусков? Довольно много - конечно, заметил Финн Лошадиная Голова, ежели эти штаны не для Скапти Полутролля. Он был не отказался получить одну пару, да еще осталось бы кое-что от такого количества ткани. И все рассмеялись, даже купцы, которые нехотя признались, что им выдали бесплатное снаряжение и провизии на месяц, чтобы они вернулись в Киев, что отныне, по закону императора, должны делать каждую осень. Страже Миклагарда не нужно, чтобы разгульные норвежцы зимовали в их славном городе.
Были и другие новости: несколько человек, недавно вернувшиеся из данского торгового города Хедебю, рассказывали, что конунг Хакон уже в могиле, что после великой битвы у острова Сторд в Хардангерфьорде единовластным правителем Норвегии и Дании стал Харальд Синезубый. Хакон отдал жизнь и престол своим злейшим врагам - ближайшим родичам.
А Иллуги Годи благодарно постучал посохом по камням очага при вести о том, что тело Хакона отвезли в Северный Нордаланд и погребли там по обряду Одина, так что конунг, следовавший за Христом до своей смерти, теперь принят старыми богами и воссоединился в Вальхалле с восемью братьями, сыновьями Харальда Прекрасноволосого.
При этом пятеро сыновей Эйрика Кровавая Секира и их мать, Гуннхильд, справедливо называемая Матерью конунгов, были возвращены в Норвегию, а рати распущены. Большинство воинов - хуторяне, крепкие бойцы - разумно разошлись по домам. Немногие - слишком многие, по мнению некоторых - скитались, ища новой работы или легкой добычи.
Слушая, наблюдая и учась у этих людей, столь много и далеко ходивших, я вглядывался в их лица при мерцающем красном свете очага. Я замечал, кто из них стоит за Белого Христа и кто нет, кто торговец и кто высматривает возможность устроить набег.
Особенно же я следил за Эйнаром, как он слушает и поглаживает усы, а когда перестает - будь уверен: то, о чем сейчас идет речь, самое важное. Потом он вновь принимался оглаживать усы, и я видел, что он шевелит мозгами по поводу услышанного.
Весть о новых воинах-бродягах явно его встревожила: мир и без того уже переполнен соперниками. Войско в Бирке состояло из безродных, ищущих, куда бы поставить свои сапоги, мечтающих о жене, доме, очаге. Эйнар видел, что ценность хорошей руки с мечом падает с каждым днем.
– Если он в ближайшее время не позовет меня, - признался он при мне Кетилю Вороне, - придется ему напомнить.
Я сразу понял, что «он», о котором говорит Эйнар, - это Брондольв Ламбиссон, предводитель купцов Бирки. Через день после нашего прибытия Нос Мешком и Иллуги по приказу Эйнара отнесли ларец святого в Борг. Они отдали его прямо в руки Мартину-монаху, и тот сказал, что Брондольв Ламбиссон вскоре сам переговорит с ними - но за этим так ничего и не последовало.
Каким образом хотел напомнить Эйнар о себе, я так и не узнал, потому что на следующий вечер в гостевой дом ввалился один из одетых в кожу воинов и сказал Эйнару, что его ждут в Борге.
Эйнар велел Иллуги - и почему-то мне - его сопровождать. Когда я надел плащ, он взял меня за руку и сказал почти что на ухо - его дыхание сильно пахло селедкой:
– Ни слова о том, что ты умеешь читать, не говоря уж о латыни.
То-то была радость - оказаться в городе под мигающими звездами и облаками, гонимыми ветром! Я шел за мерцающим фонарем воина, указывавшего дорогу, по скользким дощатым настилам, обходя многочисленные бочки и стараясь устоять на ногах.
Восхищение, удивление и отвращение разом охватили меня - настолько, что Иллуги пришлось слегка стукнуть мне по затылку:
– Будешь так вертеть головой, парень, она у тебя отвалится. Смотри, куда идешь, иначе ухнешь в грязь.
Он замолчал, потому что какой-то пьяный, шатаясь, попытался обойти нас, поскользнулся и рухнул с настила в вонючую жижу.
– Вроде него, - добавил он сердито, тщетно пытаясь стряхнуть брызги со своей рубахи.
Позади плескался, булькал и сопел пьяный, потом все-таки выбрался, зашлепал к доскам и неуверенно зашаркал прочь.
С тех пор довелось мне повидать и другие города. Хедебю больше, Киев лучше, а Миклагард, Великий город, мог поглотить их оба и не заметить. Но Бирка в первом расцвете весны была похожа на дикий ослепительно-яркий цветок.
От каждого дома исходили свет и шум - смех, крики, пение. По всем шатким настилам шагал народ - слишком много людей на этих улицах, воняющих стряпней, элем и дерьмом. Говорят, в то время в Бирке жило не меньше тысячи человек. А я до того не видывал и сотни людей, чтобы вот так - в одном месте и разом.
Я едва сознавал, что мы поднимаемся вверх, пока кишащая человеческая толпа не поредела, а потом и вовсе не исчезла, и мы из-под темных карнизов не вышли к самому частоколу и главным воротам Борга.