Дорога китов
Шрифт:
Не воодушевляло даже известие, что гарнизон Саркела насчитывает не более тысячи человек, так что, даже если они созовут горожан, годных к сражению, у нас все равно десятикратное превосходство в числе. Весть должна была нас взбодрить и вселить уверенность, но все понимали, что осаждаемые за стенами всегда имеют преимущество.
К своему изумлению, я увидел среди костров хмурого и озабоченного Мартина - Олег прислал его помочь христианам в дружине брата.
– Я думал, ты в безопасности в Киеве, - сказал я ему той полыхавшей кроваво-красными сполохами костров ночью и увидел сверкнувшую в темноте белизной улыбку.
– Среди вас, язычников, есть избранные Богом, - сказал он, - и они вопиют о помощи.
– А ты здесь единственный жрец своей веры, - заметил угрюмо Валкнут, который неплохо схватывал религиозные тонкости.
– Если б ты не пришел, греческие священники Христа одержали бы еще одну победу, так?
– Существует лишь один истинный Бог, - заметил Мартин, становясь на колени, чтобы приладить горшок у огня.
Потом он замер, потому что из темноты вышел и навис над ним Эйнар, а следом, как темный призрак, явилась Хильд. Она, как собака, присела на корточки у ног Мартина и смотрела на него, улыбаясь и наклонив голову, словно обнюхивала.
– Ты хорошо хранишь его, священник?
– спросила она.
Сощурясь, он поглядел на нее.
– Тебе не добраться, - ответил он спокойно, разумея, как и она, древко копья; я не мог не восхититься им, потому что в те дни я не смел даже взглянуть Хильд в глаза.
Она обреченно улыбнулась и нагнула голову набок, как птица.
– Когда-нибудь я потребую его назад, священник.
Мартин встал, разгладил свои жалкие лохмотья и снял горшок с огня. Потом сотворил крест над Хильд, та рассмеялась, а он ушел в темноту.
Эйнар, бледный, как рыбье брюхо, встал на колени у костра и принялся греть руки, потому что изрядно похолодало. В этих проклятых богами степях весь день жаришься, а по ночам замерзаешь; Берси как-то раз проснулся, а его рыжие косы примерзли к земле.
Берси, который теперь пепел и воспоминания.
– Надо бы последить за ним этой ночью, - угрюмо заявил отец, сидевший рядом со мною.
Я удивленно взглянул на него: он впервые выказал озабоченность такого рода. Но Эйнар даже не потрудился ответить - миг был упущен, и, думаю, отец это знал.
Тесным кругом, закутавшись в плащи от холода, мы сидели и смотрели в огонь, прислушивались к суете и гомону огромного стана, прилаживали ремни и оттачивали мечи. Напряжение не давало заснуть.
– Когда умерла твоя мать, - неожиданно сказал отец, когда серые предрассветные сумерки пробили ночную черноту, - ее отец, старый Стаммкель, которого называли Рев, Лис, из-за его хитрости, захотел вернуть хутор. Тот был приданым Гудрид, понимаешь, так что он потребовал его обратно, когда она умерла.
Он долго молчал, а я затаил дыхание. Казалось, я стою у края пропасти и боюсь резким движением спугнуть овцу, чтобы та не шарахнулась и не слетела вниз.
– Конечно, я подчинился. И ты тоже, хотя в ту пору ты едва стоял на ногах, а кормилицей у тебя была хорошая рабыня, - сказал отец в конце концов и вновь умолк.
– И что дальше?
– спросил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, когда молчание стало невыносимым.
Отец пошевелился.
– Стаммкель созвал тинг. У него было много людей, которые говорили в его пользу, а у меня - никого.
Гудлейв? Или Бьярни? Или Гуннар Рыжий?
– спросил я, удивленный тем, что никто из них не помог.
Отец тихо рассмеялся.
– Гудлейв и Бьярни не стали говорить против Стаммкеля, сильного, с ятрами, как у быка. Даже после того как Стаммкель вернулся из набега на Дюффлин, в котором они участвовали. Ходили почти шесть сотен человек, и четыре сотни из них не вернулись. Эта история почти погубила Стаммкеля, вот почему ему так хотелось заполучить хутор.
Он замолчал, пожал плечами, потер лоб.
– Думаю, Гудлейв и Бьярни не могли противиться Стаммкелю, потому что понимали, что в каком-то смысле подвели его во время набега.
– Они вернулись из-за Гуннара Рыжего, - сказал я, вспомнив рассказ Хильд.
– А почему Гуннар тебя не поддержал?
Отец поерзал, словно что-то кольнуло его в ребра.
– А, - отозвался он с тихим, будто порыв ветра, вздохом.
– Гуннар Рыжий. Его не было так долго, все решили, что он и другие мертвы...
– Он надолго замолчал, а потом проговорил: - Знаешь ли ты, что Гудрид дочь Стаммкеля, с волосами цвета желтой ржи, затыкала косы за поясок?
– И покачал головой от яркого воспоминания.
– Она была словно золотая. Золотая и яркая, и гибкая, как стебель пшеницы, - все ее хотели. Но в конце концов она пришла ко мне. Когда ее отец вернулся после набега на Дюффлин, охромел, а ятра у него усохли, как орехи, потому что слишком много жизней громоздились у его порога.
Отец тяжко вздохнул.
– Она была узка в поясе - и слишком узка в бедрах, как оказалось. Но она хотела меня, и Стаммкелю пришлось отдать хутор, ведь он так и не смог поставить перегородку в собственном доме.
Снова настало молчание.
– А что Гуннар Рыжий?
– спросил я.
Отец, словно не слыша, смотрел в огонь.
– Гуннар говорил за меня на тинге, и решение приняли в мою пользу, - коротко ответил он наконец.
Я удивленно заморгал, потому что ожидал совершенно иного исхода. Глупость, конечно; ведь я помнил, как отец рассказывал, что продал хутор, когда отдал меня на воспитание Гудлейву. Но все же это еще не конец истории, и так я и сказал.
– Да, - согласился отец, - не конец. Стаммкель и прежде недолюбливал Гуннара Рыжего, а после того случая вырвал себе бороду и заявил во всеуслышание, что вернет свой хутор, так или иначе. Он нанял двух известных головорезов, Оспака и Стирмира, которые выдавали себя за берсерков, и послал их с двумя рабами разобраться со мной.
Он пошевелил ногой бревно в костре и стал смотреть, как искры взвиваются в темноту, точно красные мухи.
– Почему Стаммкель так ненавидел Гуннара Рыжего?
– спросил я.