Дорога Короля
Шрифт:
— Моя магия сделала все, на что была способна.
Квелдальф очнулся от сна, исполненный ужаса. Солнце просвечивало сквозь полог палатки, и он, увидев солнце, вздохнул с облегчением, словно боялся, что отныне ему будет это запрещено. Вот еще глупости! Он даже головой покачал. Сны — это всего лишь сны, и не важно, какими пугающими они порой могут быть. Стоит встать солнцу, и сны улетают прочь. Но отчего-то сон, приснившийся ему только что, никуда улетать не желал.
Оказалось, что он лег спать, так и не раздевшись, и теперь,
— Слава тебе, о Фаос, наш добрый бог, чья душа столь велика и милосердна…
Краешком глаза он заметил Скэтваля, который, точно бешеный бык, ломился сквозь заросли на склоне, направляясь явно к нему. Но решил не подавать вида, что заметил вождя, пока не завершит молитву.
— Так ты жив?! — заорал подбежавший Скэтваль, словно это было непростительным преступлением со стороны Квелдальфа.
— Ну… да, — промолвил, улыбаясь, Квелдальф. — Наш добрый бог позволил мне благополучно пережить еще одну ночь. Неужели я настолько стар, что у тебя вызывает такое удивление мысль о том, почему это я еще не умер?
— А ты бы проверил, как там твои приятели, — каким-то странным тоном посоветовал ему Скэтваль, по-прежнему не сводя с него глаз.
— Не стану я попусту тревожить их, когда они спят, — возразил Квелдальф.
Он прекрасно знал, что Тзумас, если его не вовремя разбудить, бывает похож на раненого медведя.
— Немедленно загляни к ним! — Скэтваль так свирепо топнул ногой, что Квелдальфу пришлось подчиниться.
Он подошел к палатке Нифона и, откинув полог, заглянул внутрь. Через мгновение он уже вынырнул из палатки, страшно бледный и с трудом сдерживая тошноту. Пальцы его сами собой изобразили на груди солнечный круг. Едва придя в себя, он бросился к палаткам Антиласа и Тзумаса, все еще надеясь, что с ними-то все в порядке, но и там он нашел лишь скрюченные мертвые тела своих собратьев. На лицах всех вайдесских жрецов застыл неописуемый ужас, страшно исказивший их черты.
Наконец Квелдальф снова вернулся к Скэтвалю и спросил, глядя ему прямо в глаза:
— Почему же ты пощадил меня? Я бы предпочел умереть вместе с моими братьями!
Он знал, что вождь неприязненно относится к вере в доброго бога, однако и представить себе не мог, что он настолько ненавидит ее служителей, чтобы сотворить с ними такое… В целом Скэтваль казался ему человеком достаточно благоразумным. Но разве благоразумный человек способен…
Скэтваль прервал его тягостные раздумья:
— Клянусь богами, я был уверен, что колдовство Гримке поразит вас всех — и тебя в первую очередь! И тебе достанется больше, чем прочим! Ведь без тебя они здесь были ничто, а ты и без них остаешься для меня смертельно опасным врагом. И не только для меня, но и для всего того, что мне дорого. И теперь, оставшись в живых после колдовства Гримке, ты стал еще более опасен. Знай: с твоим богом я, возможно, и смог бы как-то сосуществовать; во всяком случае, я бы, страдая в душе, терпел его, если бы его принял мой народ. Но вместе с Фаосом ты неизбежно привел бы сюда и Ставракиоса, а этого я не потерплю! А теперь, Квелдальф, беги, пока еще жив. Спасайся, если хочешь и можешь.
Квелдальф медленно покачал головой. Он понимал, что в словах Скэтваля много правды; случайно подслушанные им разговоры вайдесских иерархов свидетельствовали примерно о том же. В определенном смысле вера в Фаоса была всего лишь перчаткой, внутри которой пряталась умелая и ловкая рука имперского господства. Если халоги примут веру в Фаоса, то в один прекрасный день они будут вынуждены принять и господство Ставракиоса или его наследников.
Но к этой стороне веры в Фаоса Квелдальф всегда был равнодушен. Он, всей душой с детства уверовав в бога с великой и милосердной душой, искренне считал, что и другие должны непременно уверовать в него во имя спасения своей души. Столь же искренне он полагал, что халоги, его родной народ, слишком долго пребывали в духовной слепоте, обреченные после смерти на вечные страдания в ледяных колодцах Скотоса, ибо не знали священного учения Фаоса. То, что добрый бог выделил именно его, Квелдальфа, дабы он повел халогов к свету, наполняло его душу такой святой радостью, какой он не знал с того дня, когда впервые узрел строгий лик Фаоса в храме солнечной Скопенцаны.
И он снова покачал головой и сказал:
— Нет, Скэтваль, я никуда не побегу. Я ведь так тебе и сказал, едва ступив на землю халогов. Ты можешь убить меня, но, пока я дышу, я буду прославлять доброго бога Фаоса и нести свет его учения твоему народу. Именно эту задачу возложил он на меня. И он — моя единственная защита от любого зла. Если же мне суждено здесь погибнуть, душа моя все равно останется в его власти.
К его удивлению, Скэтваль громко рассмеялся и сказал совсем не сердито:
— Ты можешь сколько угодно верить в вайдесского бога, но душа-то у тебя халога! А мы, халоги, — люди прямые и твердые в своих намерениях, а не такие скользкие и гибкие, как эти южане. Трое твоих приятелей, что лежат сейчас мертвыми в своих палатках, уж постарались выдать мне полную порцию всякой лжи, в которой извивались как черви! Такими вайдессы были всегда, на протяжении многих столетий. Все их господство строилось на лжи.
— Но я лгать не привык, — просто сказал Квелдальф.
— А я это понял. — Скэтваль прищурился. Его светлые глаза, казалось, пронизывали Квелдальфа насквозь, точно голубые клинки. — Между прочим, именно поэтому, похоже, ты и остался в живых нынче ночью. Да нет, я не хочу сказать, что те вайдессы были неискренни в служении своему богу…
— Моему богу, — поправил его Квелдальф.
— Да как угодно! Они тоже ему служили — по-своему, разумеется. Однако они одновременно служили и Ставракиосу. А ты — будь ты проклят! — настолько полон своей верой в этого Фаоса, что в твоей душе нет больше места ни для чего другого! Вот почему твоя вера и защитила тебя, а их вера, будучи легковесной шелухой, оказалась никчемной.